h Точка . Зрения - Lito.ru. Александр Балтин: Опасная дверь (Сборник рассказов).. Поэты, писатели, современная литература
О проекте | Правила | Help | Редакция | Авторы | Тексты


сделать стартовой | в закладки









Александр Балтин: Опасная дверь.

Короткие рассказы Александра Балтина напоминают стихи. Не по форме, конечно, а по психологии и законам построения: одна деталь, из которой растёт, раскручивается целый мир или его яркий фрагмент. После прочтения этого цикла перед глазами возникает такая картина: лирический герой смотрит на свою жизнь немного отстранённо - смотрит, смотрит и тяжело вздыхает. И в этом вздохе - суть всех шести рассказов-зарисовок. Каждый из них - маленькая, но очень ёмкая порция экзистенциализма, до того осязаемая, что от неё начинает "вязать" во рту.

И ещё. В этих рассказах отлично передано ощущение Москвы, которая обволакивает всё вокруг, становится естественным фоном действия. Впрочем, другой фон здесь представить сложно.

Редактор отдела поэзии, 
Родион Вереск

Александр Балтин

Опасная дверь

2011

Опасная дверь |Булочка с маком |Осеннее кино |Озеро-память |Смерть отца |Заблудившийся алхимик


Опасная дверь

Павильон, напоминавший огромную церковь, будто кончался тут, завершались торговые ряды, и человек стоял под куполом, словно оказавшись в алтарной части. Советская империя – образ религиозного государства без Бога, но без Бога…как же? И вот, кривые и извращённые, возникали и множились культы по-советски, и человек, бывавший в этом космическом павильоне много раз, впервые заметил, что структурно он смоделирован с церкви.
Двери – массивные, тяжёлые – вели в разнообразные внутренние помещения, но человек не знал, куда ему, он стоял, и набирал sms, ожидая…Одна из дверей отъехала и приятель, выскочивший из неё, замахал рукой – мол, сюда, сюда.
Поздоровались.
Лестница, пыльная и полутёмная, шла между обломков декораций – так казалось, по-крайней мере; старые, фанерные макеты распадались от одного прикосновенья, огнетушители выглядывали из красных гнёзд, и пахло неприятно – мёртвым столярным клеем, застоявшимся сном вещества. Несколько людей – иные в милицейских формах – на небольшой площадке за пластиковыми столиками пили кофе и курили.
-Кофе хочешь?
-Да нет.
Новая дверь – и новые люди, ходившие взад-вперёд, переговаривавшиеся, нырявшие ещё куда-то, тащившие сумки, поднимавшиеся по лестницам…
-Суета, в общем.
-А как ты хотел? Это киносъёмки.
Всё съезжало куда-то вбок, устремлялось вверх, и казалось, избыточное движение противоречит всякому смыслу бытия, сути человеческой отъединённости и глубины; щёлкало специальное устройство, вспыхивали лампы, камера работала, и актрисы ругались, изображая нечто, и вновь люди в милицейских формах, с автоматами, входили, выходили, садились за столы, пили кофе…Разносчик пиццы в пёстрой куртке тыкался бестолково, не зная, куда пристроить свой товар…
По крутой лестнице поднялись в квадратную комнату, где диван туго поблескивал кожей, а аппаратура – компьютеры и проч. – не была включена.
Потолок был затянут чем-то блестящим, похожим на зыбкое серебро фольги.
Ещё одна дверь – и за нею долгий-долгий коридор, коленчато загибавшийся вправо.
-Ну? Пойдёшь?
-Не знаю.
-Учти – опасно.
-Ты так и не решился?
-Да нет.
Он пошёл. Нечто мягко пружинило под ногами, и тихие звуки плавали вокруг, будто нежные солнечные зайчики.
Свернув, почти сразу он нащупал дверь и отворил её, и солнце было таким же, и майская зелень вполне уже походила на зрелую, летнюю – в общем та же жизнь, но тридцать лет назад.
Мне десять вот тут, подумал он, огибая массивный, без признаков обветшанья павильон, зная, как и куда идти – чтобы увидеть живого отца, молодую маму, чтобы увидеть себя: ребёнком – которому так хотелось рассказать, как правильно, разумно, целесообразно построить свою, столь неудавшуюся жизнь…


Булочка с маком

…что же – булочка с маком тебе дороже царствия небесного? Думал он, по исшарканному снегу возвращаясь домой – из булочной. Уходя куда бы то ни было, он читал молитву – сухие слова гулко звучали в пустотах мозга. Он думал – может, внутренняя энергия, заставляющая произносить вечные слова стоит хоть чего-то? Не то, чтобы так боялся ужасов патентованного ада, но уж больно едко выедал мозги неизвестно откуда взявшийся вопрос – что же, булочка с маком тебе дороже царствия небесного?
Он намеревался выпить кофе и съесть эту булочку. Белое, заснеженное поле двора блестело красивой пеной, и рыжая такса Лапка весело носилась между тополиных стволов. Когда спилили верхушки тополей, стволы их снизу казались шеями доисторических ящеров. Обидно – на всё значительное приходится смотреть снизу.
Он обогнул коробку хоккейной площадки, и прошёл мимо жёстких кустов – каждый из них напоминал ему модель кровеносной системы.
Можно ли из желания съесть булочку с маком вывести то, что она дороже – данному человеку – царствия небесного? Сумеречный свет способствует мистическому настрою сознания. Скоро опаловые фонари дадут земные, зыбкие весьма портреты звёзд.
Синевато-серый лёд возле ступенек дома не вызывает настороженности – ступеньки преодолеваются в два шага.
-Привет, - сосед, выходя, протягивает руку. Сосед высок, лохматая шапка мнится гнездом – сосед спит целыми днями, сдавая вторую квартиру – ничего делать не надо.
-ЗдорОво.
Рукопожатие крепко.
Чистый подъезд. Красный истоптанный коврик. Острый глазок лифта – и гулкий шум далёкого шахтного движения.
Знакомый янтарь лакированного паркета в прихожей; и собственное отражение в высоком зеркале, чья рама украшена деревянными, вызолочёнными колосьями. Лицо не взять напрокат – терпи своё.
Бра можно использовать, как вешалку для шапки; холодильник в коридоре ворчит, ворчит – что не отменяет пути на кухню…
Развести хризантемы огня просто – это же не сад: поворот ручки и нажатие кнопки – и вот хризантема живёт, переливаясь, синея, и белый чайник круглобокой горою уселся на неё, не угрожая жизни нежного цветка. Булочка извлечена из целлофана, немножко мака просыпалось на столешницу, чьи цветовые разводы в детстве представлялись нутром Троянского коня. Крошки мыслей. Маковое зерно твоего существования в мире. Зерно бессмыслицы.
Растворимый кофе залил молоком из пакета; ел и пил не спеша – не насыщаясь, а смакуя.
В окне – розоватый соседний дом – высок, девятиэтажный. Кирпич его меняет цвет в зависимости от небесного колора, но сумерки уже сыплют свой пепел, не то золу, и окна-соты скоро прольют мёд, а синий свет лестничных пролётов напомнит аквариумы.
Кажется – жизнь ни о чём.
И день ни о чём.
Это грустное ощущение – заживо погребён, и никогда не будет по-другому – поведай об этом снегу, расскажи быстро темнеющему небу…
Медленно распускающийся в сознании цветок – когда настанет осень, а тут вопрос мгновений, прикидывающихся часами – лепестки его опадут, превращаясь в строчки стихов. Фонари за окном освещают белый снег бумаги…Читай стихи чужих следов. Но их не видно. Лай снизу – из бездны двора – кажется радостным, и живое чудо капелек звёзд чуть вздрагивает, отвечая ему.
Лоджия застеклена, на ней привычно курить; дым сереет, ускользая – есть ли у него сообщение для пространства? А у тебя?
Если зазвонит телефон, разговор с приятелем будет ни о чём – всё равно чем занимать время, пока для цветка, живущего в сознании, не настала осень…
Но телефон не звонит.
Сколько можно – то пристрастно, то равнодушно, – рассматривать узоры собственной жизни? – куда интереснее узоры души: её складки, морщинки, а то вдруг представится пейзажи – пейзажи, из которых и растёт твоя жизнь…О, эти пейзажи не позволят утверждать, что булочка с маком, забытая уже, тебе дороже царствия небесного – не представимого, увы.
Показалось, один лепесток цветка упал, тонко звякнула строчка – записывать или подождать? Позвякиванье венков на старом сельском кладбище, когда налетает ветер. Свалка тел – свалка штампов: все там будем. Но в этой свалке не мы, ибо тело не есть я, хотя зеркало утверждает обратное. Опыт жизни лепится из кусочков, как в детстве из разноцветных брусков пластилина получались целостные фигурки.
Второй лепесток мистического цветка никак не падает.
Как в старинных музыкальных пьесах бывал – приёмом – ложный финал, так и записки эскаписта могут оборваться в любой момент. Вслушиваясь в вечернюю зимнюю тьму, можно услышать виолончельные взмывы звёзд и органные темы звёздных архипелагов. Слышат ли их деревья? Страдают ли они зимой?
Бечева жизни крутится и крутится, донимая порой, порой обещая радость.
Но как надо прожить, чтобы отворились врата в царствие небесное?

Осеннее кино

Умное, интеллигентное лицо трамвая – будто в квадратных стёклах очков; звякнув, остановился он, и среди прочих сошёл некто в клетчатых брюках и полосатой рубашке; сошёл и глянул на бульвар, чьи слоистые кроны праздновали византийское золото осени. Некто миновал переулок с баптистской молельней, несколько разноплановых, одинаково интересных домов, и вышел на площадь – обширную весьма, в перепуте трамвайных путей, осенённую церковью, отменно представлявшей русское, 18 века барокко. Москва-река – невидимая отсюда, - но очевидно сумеречно-лиловатая – жила протяжно под огромным мостом, и высоченная многоэтажка поднималась старинной крепостью. К ней, миновав стекляшку кафе, где некогда торговали вкусными шашлыками и направился некто. Широкошумные потоки машин слоились, и вскоре, миновав два-три перехода парень оказался у старенького кинотеатра, где когда-то смотрел фильмы, которые нельзя было посмотреть в иных местах. Возле кинотеатра был милый скверик – со скамейками, крытый бронзовой охрой палых листьев; листьев переливавших кадмием, вызывавшем воспоминанья о детском гербарии. Тут, на скамейке, парень выкурил сигарету, после чего нырнул в кинотеатр. Он бродил по фойе, рассматривал фотографии актёров, и вспоминал, вспоминал; потом, спустившись в яму зала, занял своё место и дождался темноты.
Засверкало, пестро вспыхнуло – и понеслось. Фильм – точно оштукатуренный чёткостью стилистики,- плавно изгибался тонким сюжетом – чья психологическая нюансировка расцветала причудливыми узорами. Люди на пристани, люди, окутанные туманом, гудок парохода…Мужчина, теряющий любовь и маскирующий пустоту сгустками вежливости; вино в стакане; и тома одиночества, прочитанные каждым из персонажей. Тонкие линии жизни соплетались в общий рисунок, и некоммуникабельность, неспособность объясниться с другим выдувала грустные, радужные пузыри. Потом свет включили, и люди потянулись к выходу.
-Ну и чушь! – услышал парень, обогнал молодую пару, и, выйдя в осеннюю темноту, закурил. Дракон дыма улетел быстро-быстро; пёстрые огни города плыли синим, золотым, белым. Карты неведомых стран – такими казались окошки домов; карты, за разными реками которых не проследишь, хотя более-менее известно их движение.
А движенье машин было не менее насыщенно, чем в светлое время суток…Мост изгибался, вверх шёл огромным подъёмом и чёрная чернильная тень ловко превратилась в человека, склонившегося над водой. Парень дёрнулся, и схватил его за рукав. – Что вы! Зачем! Не надо! – зыбко-золотые корни фонарей уходили в воду – или небесные, незримые корабли бросили свои якоря. – Кто вы? – спросил парень. – Никто. Игрок. – Глухо ответил человек. Шли они рука об руку, шли, молчали, поднимались вверх, ныряли в очередной переулок, делавший сложную петлю, но когда парень захотел обратиться к своему молчаливому, внезапному попутчику, выяснил, что тот пропал. Самообман? Мечта?
На трамвае не хотелось подъезжать; лёгкие звоны впечатлений слоились в голове, картины фильма калейдоскопом наплывали на реальность; войдя домой, парень включил свет и прошёл на кухню, сел к столу, стал есть мясистые, толстобокие сливы из массивной, расписной тарелки; и думать об образах фильма, о несостоявшемся самоубийце, которого скорее всего не было; думать и смотреть вниз – в узкий колодец двора, где пространство, ограниченное домами, казалось маленьким, детским – и такой же маленькой, детской, игрушечной казалась собственная, нерасшифрованная жизнь…



Озеро-память

Золотой песок вокруг озера мягким теплом обтекал ноги, цветом ответствуя июльскому солнцу. Синяя-синяя вода смеялась, впитывая роскошь лучей.
Вошли в воду.
Глубина чувствовалась сразу – провал её был таинственным, и чем-то манил неуловимо.
Плыли мерным брассом, наслаждаясь всем, что дано.
-Помнишь, ты в детстве боялся глубины, - спросил старший.
Младший нырнул, и тотчас вынырнул, отфыркиваясь.
-Ага. Это после «Легенды о динозавре» - киношки японской, всё мерещилось – выскочит чудище…Жуть…
Доплыли до середины. Купающихся было много, но немногие из них заплывали далеко.
Возле берега шла весёлая, брызжущая пеной света и смеха игра.
-Лягушатник, - незлобиво заметил младший, когда выходили.
Рухнули на песок, тотчас облепивший тела. Вещи лежали рядом на пёстрой подстилке. Закурили, подытоживая, – Хорошо.
-А как ящерок ловили в кустах – вёрткие такие!
-Ну…
Воспоминанья роились, давая новые и новые картинки – клочки картинок, не сливающихся в единую плавную ленту…
-Как у тебя с Натальей-то, - спросил старший, пуская колечки сивого дыма…
-Так, - младший пожал плечами, хороня затушенный окурок в песке. – Разойдёмся, наверно.
-Ну-ну…Говорил я тебе…
-Да, ладно…Порция счастья искупает последующий скандал.
Старший улыбнулся, сел, отряхивая песок с тела.
-Редко бываешь, жаль…
-Так дела, сам знаешь…
-Дела, у всех дела…
Мимо пробежали пацаны, разбрызгивая песок, как воду…
-У всех дела – будто жизнь из них состоит…
-Может и состоит…не знаю…
-Ладно – ещё искупнёмся, и двинули – да?
-Давай.
Они поднялись.
Синяя Хонда старшего поблескивала лаком.
-Ну, вперёд.
И братья побежали вниз, к сияющей глади – глади, хранившей в себе их детские силуэты, как память хранила картинки – цветные, радостные, которые не стереть, не избыть – и то, что три дня назад братья похоронили отца, казалось ирреальным ныне, и как будто это он вновь привёз их сюда – на роскошное, ласковое, равнодушное, какое угодно озеро…

Смерть отца

Ехал в тамбуре, ехал из Калуги, после скучной дачи у родственников – для девятнадцатилетнего патриархальность томительна; электричку шатало, и тамбур казался кубриком судна, попавшего в лёгкий шторм. Напротив двое – один рыжий мужик, засученные рукава обнажают узлы предплечий, второй дед с носом, расписанным суммой склеротических сосудиков и орденом, вкрученным в лацкан пиджака: распивают сухое из горла, перебирая словами нечто бытовое, скучное…
За окнами поля и небо, а в небе идёт борение: сине-свинцово, землю накрывая тенью, ползут тучи; и вот ливень - пал деловито, темно, но электричка убежала от него, вырвалась из мрачной полосы, быстро-быстро, и, через какое-то время– втянулась в уют Киевского вокзала…
А дома отец – отец, изводимый сердечной болью, растирает грудь, спрашивает, как я съездил; отец тих, смирен, но боль, боль…
Никакого предчувствия.
Неотложка ехала долго-долго, и папу увезли в ночь, и квартира напоминала берлогу развороченную, а утром, не спав, наспех выпив кофе, я отправился искать больницу, но в реанимацию не пускают – нет, нет…
Скверик, тронутый осенью: август в конце, жёсткая ржавчина листвы, раннее золото, и тут, под чёрный грай ворон накатило – слёзы потекли, вспоминалось, вспоминалось…вот идём с папою московскими переулками и говорим, говорим…вот учит меня читать, и рука его жжёт маленькое плечо…вот, склоняясь надо мною, открывает записную книжку, показывая только что купленные пёстрые марки…вот…
Вспоминалось не напрасно: последний раз видел отца, когда уводили его, увозили в ночь…Мама отдыхала в Литве, вызванивал её долго, сложно; со знакомой шли в морг, стали у двери: Мне страшно, - сказал я; и тут выпорхнула весёлая стайка молодых медиков и медичек, будто смерти нет, а внутри белый кафель, коридоры, коридоры…
Стоит ли описывать первые в жизни похороны?
Мы ТАК не договорили с тобою, отец, и теперь уж никогда, никогда…
…и густое гуденье твоей крови во мне, и код бытия, вложенный в мою сущность тобою…


Заблудившийся алхимик

Тинктура, гладко и лаково бликовавшая синим, в сочетании с корнем оникса дала неожиданный желтоватый отлив. Отмерив на тонких и изящных весах необходимую порцию белого порошка, алхимик взял серебряную лопаточку и всыпал рассчитанную дозу в толстопузую колбу, куда добавил раствор купороса, блеснувшего малахитовой зеленью, после чего долил изначальный раствор. Смесь тотчас заиграла золотисто, будто любуясь собой; а тонкие языки пламени ожидали уже, танцуя, сладкой и славной работы. Белый дым окутал слоисто лабораторию. Алхимик чихнул, сняв очки, протёр глаза, и, уверенный в очередной неудаче, стал прибираться неспешно.
С толстым томом подмышкой, посверкивая безоправными очёчками, спускался он по лестнице – знакомой донельзя, шершавой лестнице из грубого камня – когда вдруг стал, оглушённый тарахтеньем неведомого агрегата – тот, рыча, фырча, посверкивая круглым циклопьим глазом пронёсся мимо, и седок на нём обернулся на миг удивлённо. Железный дракон? – подумал алхимик, - Верно, переборщил с альфа-бетой кранавиуса…Он шёл по улице, погружённый в расчёты, и цифры, мелькавшие в мозгу, не давали увидеть изменившиеся городские пейзажи.
-Ну и пугало! – вдруг услышал он; тиски формул в сознанье его разжались, и, будто выныривая из водоёма мысленных трудов, он увидел стайку молодых людей, один из которых тыкал пальцем в него – придворного алхимика князя Рудольфа…но во что одеты они – эти молодые люди! – что за узкие штаны из грубой, синеватой ткани, к тому же разрезанные на коленях? Что за дикие балахоны? И…они - эти парни – испускают дым, вынимая изо рта тонкие, белые палочки…
Ужас винтом вворачивали в точный и тонкий мозг алхимика; властная, косматая рука глубже и глубже вкручивала его в серо-янтарную плоть мозга, – когда учёный увидал дома: гладкие, высоченные дома, играющие и бликующие сплошным стеклом, уходящие в небо, стакнутые с облаками – а мимо него, познавшего бездны, летели, грохоча, железные телеги: телеги крытые, быстрые, без запряжённых в них лошадей. И вместо привычной брусчатки под ногами была серая гладь улицы – улицы, покрытой неизвестным, твёрдым, плоским составом…
Корень оникса в этот момент распускался причудливой химерой, превращаясь в князя мира веществ, наливаясь новыми свойствами, брызжа золотистыми звёздами смеха…

Код для вставки анонса в Ваш блог

Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Балтин
: Опасная дверь. Сборник рассказов.
Рассказы, по психологии и законам построения больше напоминающие стихи
14.12.11

Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275