h Точка . Зрения - Lito.ru. Эрнест Стефанович: 2007-й - год чтения. И - читателя! (Окололитературные шутки).. Поэты, писатели, современная литература
О проекте | Правила | Help | Редакция | Авторы | Тексты


сделать стартовой | в закладки









Эрнест Стефанович: 2007-й - год чтения. И - читателя!.

Эрнеста из Вильнюса, по фамилии Стефанович, я заочно знаю давно - как зашибись какого интересного интернет-автора. Мы даже и в реале пересекались, если память мне не изменяет, в 2005 году на вручении (так и тянет написать "вставлении") премии "... перо Руси". Стефанович заслуженно получил нагрудный знак. Я - бумагу, приравненную к оному, но без звона.
Таких авторов рецензировать легко и приятно. Так же, как легко и приятно читать "байки об искусстве", синтетические образчики былого и настоящего - то есть преломление представлений об ушедших деятелях искусства в умах и сердцах современников. Этот жанр (если, конечно, он мастерски выдержан!) богат возможностями - придраться к нему практически невозможно ("Я так вижу, и все!"), а усваивается гораздо легче академических изысканий. Могу поздравить себя с тем, что мои познания о Курбе и Гомере обогатились видением этих легендарных персон глазами Эрнеста Стефановича. Это - без иронии. Персонажи ожили, задышали...
Единственное, что удивило меня - название сборника в интерфейсе. При чем тут "2007 год - год чтения"? Годом чтения, по моему глубокому убеждению, должен быть каждый год. Каждый час. Каждая минута. Особенно для человека мыслящего. То есть "читателя", также поименованного в заголовке.
Да и официозом заметно тянет от этого названия...
Но, после недолгой внутренней борьбы с собой, оставляю его - вдруг кто-то из коллег увдит в нем то, что осталось мне недоступно? Или автор снизойдет до пояснений?
В час добрый!

Редактор литературного журнала «Точка Зрения», 
Елена Сафронова

Эрнест Стефанович

2007-й - год чтения. И - читателя!

2006

Верность Пенелоп |Жизнеписание живописца


Верность Пенелоп

Жизнеписание живописца

За сорок недель до рождения Гюстава Курбе его уже довольно ясно срежиссировал отец Режис. Тем не менее, матери вдруг приспичило лезть за сыном в капусту посреди новогодней ночи. И в такой темноте, что никто не увидел, произошло это событие до или после нуля.
Поэтому рождение младенца стали отмечать дважды в год. А потом и вовсе биографы все перепутали, нарисовав дату рождения десятого чтиюня, а тридцать первое гдекабря сделали числом смерти!
Первое, что натурально увидел Гюставчик, была довольно не бесплатная акушерская помощь, понятно, кверху ногами. Происходил очередной рост инфляции, поэтому начал расти и плод любви, даже некоторое время – без отрыва от пуповины.
Несмотря на то, что родился не с той ноги, его своевременно и ухватисто спеленали и бережно, словно снаряд, уложили на хранение к друзьям по счастью.
С родительницей он познакомился, когда она вдруг зажала ему нос, чтобы новоявленный гений распахнул рот и начал всемирно известный процесс питания.
К его удивлению, при обмене веществ никто никого не обманул, а родителей вообще не выбирают. Может, и было в его матери что-то такое, не очень разумное, зато доброе и вечное, и щекотное.
Казалось, что теперь коротай время соской, смотри да впитывай. Оказалось – не казалось.
Не все так просто в жизни, а в жизни великих, тем более. Фамилия его отца была Courbet. Гюставу она не нравилась, но беззащитного ребенка заставили взять ее себе.
И тогда впервые у него появился страх. Перед жизнью, перед сильными мира сего родными Жаном, Дезире и другими, которые сначала швыряли капустные кочерыжки в невиновного аиста, а потом потребовали, чтобы их называли членораздельно, а не слюняво гукали в ответ.
А женщины фермы Франш-Конте близ Орнана уже тогда приставали к нему с непонятными:
– А-а-а-а!
– Пись-пись-пись!
Водили пальцами по деснам и совали туда ложку, приговаривая:
– Ам-ам!
Дальше – больше. Вплоть до того, что, наконец, в процессе обогащения себя всеми знаниями, которые выработало человечество, Гюстав Курбе испытал то же чувство одиночества, которое позже стало присуще основоположнику экспрессионизма Эдварду Мунку.
Когда неистово орущего индивидуя поставили в безвыходные условия глухого угла комнаты смеха, на прилегающих стенах плача появились его первые этюды не маслом или разными акварелями, но более естественными возрасту консистенциями.
Сельский аптекарь, подняв палец, картинно рецептировал:
– Агвентум каки!
– Солюциум ссаки!
Это были работы "Крик" и "Голос", положившие начало циклу "Серьезно писать стыдно". Обсуждения продолжались и в диалогической струе:

– Писать – как пИсать!
– Так несложно?..
– Когда терпеть аж невозможно!

Жаль, но последующие шаги Гюстика не позволили продолжить этот прекрасно начатый видео-аудио-ряд портретного скотства.
Что делать, если на роду написано с грубыми ошибками?
Что мог намалевать Малевич, кроме "Черного квадрата"?
Или нагромоздить Пикассо, обожавший в кубовой играть в кубики?
А что накромсал неласковый Веласкес, который любил препарировать разных зевномодных и слепопитающих и, – по воспоминаниям Ивана Николаевича Крамского, – поэтому писал обнаженными нервами?
– Ой, на фиг столько буквочек?! – ужаснулся младший Курбе, впервые развернув выцветшую газету.
– Весь в отца пошел, – зашептались домашние.
Оказалось, не пошел… в отца, а только в цветную рисовальную школу в Безансоне. Где маэстро Шарль Флажуло ежедневно, сколь мог розговито, развивал дитя:

Дело умно выбирай,
По себе найти старайся.
Есть талант – не зарывай,
Нет его – не  з а р ы в а й с я!

Вскоре обнаженный Гюстик звонко, будто в пустой таз, изливал в произведения неповторимые потоки не только нервной, но и других систем.
Потому, наверно, и стоял в искусстве очень высоко и одиноко, выделяясь настолько, что у него не было учеников. Пока не научился ходить по-настоящему.
И тогда, за много-много дней до грядущей сладкой славы, он ушел из жизни своих близких и недалеких людей в даль действительности. Почему? Просто живописец рано понял, что сейчас, сегодня – это вовсе не жизнь, точнее не настоящая жизнь, а лишь строительство будущей.
Поэтому он неустанно менял школы жизни и живописи. Когда они кончились, и от многих не осталось камня на камне, Курбе стал зрелым по Ф. Ницше.
То есть вернул себе серьезность, которую некогда явил в детских играх, – простился с романтизмом в живописи и в неустанных поисках имени добрался до реализма.

Что за художник – без имени?
Словно корова без вымени –
Что с немолочной возьмешь?
Словом, пускают под нож!..

Во избежание чего и нарисовались: сначала картины "Раненый" и "Погребение в Орнане", а потом – автопортретные "Человек с трубкой", "Мужчина с трубкой" и харизматичные "Дробильщики шоссейных камней". Вот когда еще во Франции была заявлена проблема дураков и дорог!  
Дорогу к натурализму художник проделал уже с разными другими: "Крестьяне из Флажи, возвращающиеся с ярмарки", опять "Кюре, возвращающиеся с товарищеской пирушки»".
Далее: "Встреча", которая одновременно и "Здравствуйте, господин Курбе", и даже "Богатство, приветствующее гения", "Пожар" и, наоборот, "Море у берегов Нормандии", реальная аллегория "Мастерская художника".

Последняя даже попала – кто бы мог в те времена подумать? – на обложку книги искусной авторши аж третьего тысячелетия Лилии Байрамовой!
Углубляясь в натурализменное творчество, мастер прикоснулся не только к изобразию обнаженщин из народа: "Веяльщицы", "Деревенские барышни", "Девушки на берегу Сены". Но к пробуждению и взаимной чувственности: "Уснувшая пряха",  "Гамак", "Купальщица, спящая у ручья".
За каждой новой  работой шли скандалы. Гюстава Курбе называли разрушителем всех приличий, а натуру на полотнах – грубой и безобразной. Его "Купальщицы" подверглись экзекуции хлыстом Наполеона III.

Плодам листва – убранство летом.
Вам, девы – роскошь туалетов.
Зачем? Забыли силу наготы?
Кто листья ест, не трогая плоды?

Вырисовывая фигурные композиции и отдельно внушительные фрагменты в сценах охоты и ню: "Травля оленя", "Девушка с попугаем", "Купальщица", "Женщина с пуделем", "Купальщицы", "Источник", – Гюстав пытался выдавать и речевые ландшафты:
– Я преодолел традицию, как хороший пловец переплывает реку: академики в ней тонут!
– Все течет, все из… меня… ется!
Но так настрадался и нанюнился при передаче голой действительности, что в сердцах оборотился и к ню-иронии:

– Не выпукливайся, кукла:
Я лишь выпукл, ты впукла! –

     Понятно, что, встречаясь с податливыми парижанками, Курбе естественно пришел к ненасыщенной фактуре мазка живойписи.

Однажды осенью так ненатурально долго насыщал чувственную цветовую палитру, стоя на коленях перед входом в натурщицу, что его осенило: "Весь народ – из одних ворот!"…
…Выйдя из них потрясенный, он лихорадочно набросал на холстах распахнуто голые шедевры "Спящие", "Обнаженная" и "Происхождение мира".
Да, да, последнее произведение даже не во всех каталогах упоминается. Между тем:

Не естественно разве
Стать чувствительным, чтоб
Всю естественность грязи
Показать в микроскоп?

И мастер кисти натурально показал. Всем, кто хочет увидеть "Происхождение мира" и другое ню, милости просим – загляните в здание бывшего вокзала Орсэ, Париж.
Понятно, что:

Вырази наисложнейшее простым –
И твое искусство назовут святым!..
    
     Но ведь вот какая ситуевина: суета сует, или сюита суёт?

Какие б ни создали в мире шедевры,
А скрытые были и будут резервы…

     И снова Гюстав в поисках, и все чаще заканчивает их на дне бокала, который то ли сначала был наполнен до половины, то ли уже потом стал пуст – и тоже наполовину.

                                                 Легко сказать –  
Оригинальности добиться:
                Так пить, чтобы писать,
        Писать, чтобы напиться?

Курбе то уходил в себя, то искал в толпах свободно вопрошающих: "Кому нести, чего, куда"? – парижских коммунаров своего состаканника Пьера Жозефа Прудона.

Свобода слова?.. Это как
Своеобразный шумный брак
Меж сладкой правдой простаков
И горьким опытом веков!

Своего единомышленника, писателя и теоретика анархизма Гюстав изобразил на картине "Прудон и его семья". Ах, какая великая дружба связывала их!
Только начнет один, например, развивать тему:
– Буриданов осел… – как другой уже соглашается:
– Буриданов – козел!
Едва один поднимет два растопыренных пальца перед какой-нибудь торговкой на разлив, как уже другой проникновенно старой теперешнице объясняет:
– Да это не –  "Мы победим!"! А – "Два по сто!"
Но, в конце концов, художник и уходит, и теряется окончательно.  Где он, что с ним?

Историю вершат моменты,
Когда свергают монументы, –

и поговаривали, что вместе с деклассированными друзьями он так классно погулял на ломайской демонстрации 1971 года, что, декретно расправляясь в Комиссии изящных искусств Парижской коммуны с музеями, "один за всех, и все на одного" – сломал Вандомскую колонну. Поистине:

Эта страсть митинговая –
Первобытно не новая.
Поплакатная, устная –
Отражение чувства ли?
И мышление стадное –
Вряд кому-либо надное...
  
     Первая в истории диктатура пролетариата разогнала все злачные и живописные салоны, и безработные натурщицы с обольстительными фигурами речи и с широкими фибрами души: "Коммунары – кому надо?!" – тоже двинулись на улицы.
     Если вспомнить, что душа по-гречески – психе, то станет понятен их порыв:

О, вы,  т е л е с н ы е  психеи!
Виват! Свобода наготе:
Чтоб доходил разрез до шеи
И до колена – декольте!

     Один разговор с теми, которым это было надо. А мужчин в приличной одежде, которые не желали платить за сомнительное удовольствие, бунтарки, скрепя сердце и собственные развилки ног, кастрировали на месте.

Говорят: все люди – братья…
Ну, а как же те, что в платьях?

     И с порядочных сестер по декольте, но не по классу вожделения, срывали ценные висюльки и кружевные лифы.
     Но изгнанное правительство Луи Адольфа Тьера, жирующее в Версале, подсуетилось и с помощью прусских солдат организовало свое возвращение. Тут они и схлестнулись. На баррикадах. Где коммунары шли в последний и решительный бой, умирали, но не сдавались.
     Победительницами из борьбы с чужаками, но, оставаясь живыми, выбирались только натурщицы. И выбирали лучших, и брали охотно пленных, особенно за известные места, и после натуральной и денежной контрибуции отпускали восвояси.
     Интервенты, сломив сопротивление парижан, усеяли трупами бланкистов и сторонников Прудона не только Елисейские, но и другие мало-мальски известные поля в округе. Печально, однако:

                Свято право нации
На интертрепации! –

и еще долго идущие следом за великими свое видение последствий террора выставляли на каждом вернисаже (фр. – лакировка!) именно так:

На поле лубочном немецкие трупы,
Французы победно стоят посредине…
– Где ж наши убитые? – зрители – тупо.
Натурщицы – остро: "На ихней картине!"

     Меж тем, как брехня гоняющихся за мухами терьеров, повисли правдивые речи оченевидцев. Которые всегда – тогда и до се:

Слоняются –  п о д   м у х о й, травят слухи,
В которых делают –  с л о н а   из   м у х и...

     По их версии, версальские слон-терьеры наладили Гюстава Курбе кормить Прасковью Федоровну на нарах, а после обложения штрафом – ого-го-го! – в триста тысяч франков на восстановление буржуйной статуелы – и вовсе в Швейцарию…
Рассказывали, будто гордый художник еще пытался как-то прыгать, переписывая свои же картины, но докатился до таких лишений, что нищие подавали. А его русский современник поэт Федор Николаевич Глинка писал, что у таких – "все колеса спрыгнуты с осей и каждому колесу хочется на чужой оси повертеться"!

Хватал без закуси "ерша",
Скулил, как собачонка:
– Пью за свои – болит душа,
А на дурняк – печенка!

     Однако его советы начинающим были, как прежде, мудры и категоричны:
     – Не делай то, что делаю я.
     – Не делай то, что делают другие.
     – Если сделаешь то, что некогда делал Рафаэль, тебя ждет ничто – самоубийство.
     – Делай то, что видишь, что чувствуешь, что захочешь!
     Утверждали, что так он с честно полученными – циррозом печени и квитанцией о конфискации картин – в Ла-Тур-де-Пельц и упокоился.
     А как все было в натуре?  Кто-нибудь знает?

Что? Где? Как? Почему? Кто? Куда? –
Шесть вопросов... От них – никуда...

За окном пусто, серо, не выразительно, и ничего, кроме будущего, не видно. Более того, ничего нельзя заметить написанного на замечательной стене стиля "Порокко" в мемориальной квартире живописца. Ничего – и на другой, третьей и четвертой. Тьма реакции.
Впрочем, ничего и не слышно. Ни самого начинателя натурализма Жана Дезире Гюстава Курбе, и ничего о нем.
Где ты, мастер? Вязко висит на хищных орхидеях ушей тупая тишина. В ней – нет, как нет, нам ответа.
И только за углом кошмарно голосят все из себя в оптимизме и даже в себе ковыляющие клошары: "Подходи, не ленись, покупай живопись"!

Код для вставки анонса в Ваш блог

Точка Зрения - Lito.Ru
Эрнест Стефанович
: 2007-й - год чтения. И - читателя!. Окололитературные шутки.

28.12.06

Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275