Михаил Нейман: Роза и Лера.
Классный рассказ с неудачным названием, уж извините. Я бы переименовала, коль скоро повествование ведется от лица Леры. А так здорово - страсть, любовь, которая проносится (именно так - как скорый поезд) сквозь годы, словно бы дышит, живет в каждом слове рассказа. Красиво и вдохновенно. Финал немного смазан, но это мое субъективное мнение. В общем, я могла бы назвать этот рассказ одним из лучших точкозрянских текстов о любви.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Роза и Лера
Конечно, я прекрасно помню этот день... Я стоял на лестничной клетке, и, опершись о перила, временами поглядывал вверх, дожидаясь сестренку, чтобы вместе с ней пойти в школу. И когда поверх моей головы раздался легкий перестук каблуков, невольно поднял голову. И застыл, озадаченный увиденным. Я совсем не хотел заглядывать ей под юбку, так получилось... Но она поняла это совсем иначе, и, вспыхнув, мазанула меня по лицу своими карими глазами. Я тоже покраснел, и, потерявшись, рванул к выходу из подъезда...
Топая в школу, я пытался понять, что же произошло... Когда мы переселились в этот новый дом, я не обратил на нее никакого внимания. Девчонка как девчонка, на год старше моей сестренки и на три моложе меня. Я осваивал новый двор, дрался, отвоевывая свое место под солнцем, зарабатывал авторитет на футбольной площадке и очень мало обращал внимание на нее... А тут, вдруг, нечаянно, увиденный кусочек трусиков в дополнение к мило покрасневшей мордашке, выбил меня из колеи и я почувствовал, что со мной что-то неладно... Враз, оплеухой, я ощутил, как она выросла и похорошела, и как школьная форма уже не в состоянии прикрыть и пригасить ее расцветающую прелесть...
Дорога в школу стала очень короткой. Это было время, когда я совершенно спокойно мог идти рядом, или чуть сзади, и любоваться ею, пользуясь тем, что она шла и болтала с моей сестрой. Точнее, болтала моя сестра, а Роза была очень немногословна. Да и в школе, на переменках, когда я видел ее в стайке подружек, она чаще всего молчала. Но это совсем не уменьшало прелести ее смуглой кожи и грустных глаз.
Я втрескался, втюрился или, попросту, влюбился... До окончания школы оставалось несколько месяцев, а поскольку аттестат мне был по барабану, я мог позволить себе вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, торчать у окна и ждать, когда она появиться в окошке или пробежит по двору. Или же, сидя с компанией в дворовой беседке, с нетерпением поглядывать на наш подъезд, гадая, придет ли она сегодня или нет... А когда она появлялась, старался сесть рядышком... Иногда это удавалось, иногда нет.
Только она могла одной фразой "Ну, же, Лера..." или поднять мне настроение, или дико испортить... Моё звучное имя Валерий, сокращенное домашними до Леры, частенько портило мне жизнь. И не раз, и не два, мне приходилось кулаками доказывать, что я совсем не девчонка и, в конце - концов, я добился того, что и в школе, и во дворе меня звали или Лерка или Валерий. Но если мне казалось, что меня поименовали с иронией - тут же лез в бой... И только она умела так произнести мое имя, что я не мог понять, что же она вкладывает в это слово...
Еще в десятом классе я решил, что пойду работать сразу же после школы, тем более, что армия мне не грозила. У меня с детства была повреждена нога, и, хотя это почти не сказывалось на походке и на моих талантах вратаря, мне нужна была специальная обувь. Мои дворовые друзья еще учились, мотались с портфелями по утрам, а я, засунув пару бутербродов в карман, топал на завод. Я поглядывал на них свысока, они - еще школьники, а я уже " Его Величество Рабочий Класс". Но они этого не видели, или не хотели замечать. Пришлось как-то выйти во двор с тоненькой ленточкой бумажки, на которой нам расписывались все вычеты, и очень пристально рассматривать ее. А когда все заинтересовались, в чем дело, небрежно объяснить, что разбираюсь, сколько и за что у меня вычли из зарплаты. Но никто как-то не прореагировал, хотя все поняли, что я уже работаю...
Я видел ее довольно часто, потому что она в последнее время как-то очень сдружилась с моей сестрой и частенько забегала к нам. Я был этому очень рад, но, прислушиваясь краем уха к их болтовне, а точнее, болтовне сестры и репликам Розы, мучительно пытался понять, есть ли в ее визитах хоть малая толика желания увидеть и меня... Присматривался, прислушивался, и не находил ответа... Мне казалось, что что-то потихоньку меняется в ее отношении ко мне. Я это заметил по тому, что во время наших дворовых посиделок в беседке, она уже демонстративно не отодвигалась, когда я садился рядышком. Конечно, я во многом проигрывал дворовым гитаристам и рассказчикам, но, может, просто потому, что я частенько был рядом, Розка стала поглядывать на меня уже чуть менее равнодушным взором. И хотя мне очень приятно было просто помолчать рядом с ней, я заставлял себя развлекать ее, не смотря на то, что никогда и не числился в Цицеронах.
Дело дошло даже до того, что мы с ней иногда ходили в кино, иногда гуляли, хотя, по – моему, ее родителям не очень нравилась моя кандидатура в ухажеры дочери, но других не было. Я их разгонял... И делал это довольно долго и успешно, до тех пор, пока во дворе не появились то ли ее поклонники, то ли провожатые, с которыми я уже не мог ничего сделать, потому что это были ее институтские товарищи. Когда я попытался однажды что-то пробурчать, она красноречиво посмотрела на меня и сказала только "Лера..." Умела же она одним словом заставить почувствовать себя кретином и недоумком... Я ревновал и мучился. По вечерам, забивая козла с взрослыми мужиками, поскольку гонять футбол мне было уже как-то несолидно, я всегда садился так, чтобы видеть наш подъезд, и смотреть, когда же она появится дома.
А с другой стороны, я был нормальный молодой парень, которого давно интересовали женщины, и уже давно хотелось не только посидеть с ней на скамейке, но и чего-то гораздо большего. Большего? С ней? Я чувствовал, что это совершенно нереально, и поэтому, в глубине души, стесняясь собственной циничности, а с другой, испытывая какое-то злорадное удовлетворение, не упускал случая пообщаться с заводскими девицами. Но, почему-то, чуть поговорив с ними и мысленно побывав с ними в постели, совершенно терял интерес... И, наверное, это продолжалось бы очень долго, если бы на меня не положила глаз наша складчица. Молодая и интересная, разведенная бабенка, про которую на заводе ходили самые разные слухи, стала с интересом поглядывать на меня. Со мной творилось что-то странное... Встречаясь с Розкой, я старался хоть изредка, как бы невзначай, прикоснуться к ее руке, или просто с жадностью втянуть пряный запах ее волос, но по ночам, в беспокойных снах, на меня набрасывалась Катерина, с ее чуть раскосыми и шальными глазами и совершенно потрясающим запахом зрелой женщины... Я раздвоился. Я трепетал при виде фигурки Розы, бегущей по двору, или вдруг мелькнувшей на балконе, и наливался глухим и пугающим меня самого, каким-то диким желанием, когда встречался глазами с Катериной. А та смеялась низким, рокочущим смехом и поглядывала на меня все откровеннее и откровеннее. От таких ее взглядов у меня пересыхало в горле...
Когда, однажды, Катерина пригласила меня в компанию, я просто остолбенел. В голове носился рой мыслей - "как же я пойду с ней - она настолько старше"... "А ведь не просто так приглашает"... "Неужто удастся ее потискать"... Мысли скакали козлами, и меня просто трясло... Я с трудом дождался назначенного дня и часа. Надел свой единственный костюм и, купив букет цветов и невероятно красивую коробку конфет, пошел к ней. И оказался совсем не готов к тому, что компании не оказалось. Она была одна. Невзначай обмолвилась, что квартира соседкина, а та в отпуске и, рокоча на самых низких регистрах, схватила за руку и поволокла к столу.
Как ясно я помню все, что помню, и как многое просто вылетело из головы... Вместо фильма в голове какие-то отрывки... Музыка... Мы чинно и благородно танцуем... Хотя она пару раз прижимается ко мне, и я сбиваюсь с ритма... Опять сидим за столом... Потом, раскрасневшаяся, она плюхается на диван и, глядя на меня странными глазами, говорит, что очень жарко... И совершенно непонятным движением приподнимает подол платья и начинает им обмахиваться... Подол поднимается все выше и выше... И я ничего не понимаю... Мои глаза, устремившиеся к ее ногам и скользнувшие вверх, и в глубину, вдруг останавливаются, пораженные каким- то несоответствием... Дойдя до запретной черты, я вдруг не натыкаюсь на глухую материю трусиков, а растеряно пробегаю глазами по совершенно незнакомым закурчавленным областям и, под грохот сердца, совершенно ошалев, понимаю, что под платьем ничего нет... Мы на этом диване... Какая-то дурацкая пружина больно впивается в спину... Но мне не до нее... По рассказам пацанов, мне надо что-то делать... Но делать ничего не надо... Все делает она... Незнакомые, сводящие с ума запахи... Сумасшедший взрыв, разносящий голову по молекулам... И звенящая в голове мысль "Вот ты и мужчина"... И налетевшее откуда-то дикое чувство стыда... И опять запахи... Невероятно уютное влажное тепло... Ласковый шепот... И мысль "Как жаль, что это не Розочка..." И все опять летит в тартарары... Я иду домой по ночным улицам... Я дико горд, и в то же время дико смущен... В метро, глядя на женщин, вдруг ловлю себя на мысли, что уже не представляю, а точно знаю, как они устроены...
Несколько дней я избегал Розку... И дико краснел, завидев в коридоре Катерину, прячась от нее, и в то же время чувствуя, что меня тащит к ней с невероятной силой... А потом чувство неудобства притупилось, я принял как данность, что у меня есть дама сердца и дама тела, и стал жить в раздвоенном мире, где мне надо было видеть Розу, чтобы услышать тонкую, звенящую во мне струну, и бегать к Катюше, чтобы вновь и вновь забываться под бешеный стук сердца...
Моя ехидина - сестра не упускала случая, унюхав, что от меня пахнет чужими духами, скривить рожу и прошипеть: "Опять у своей красотки был..." Ох уж эти женщины, да еще и малолетние... Она так умудрялась произнести эту "красотку", что у меня сразу же возникало ощущение, что я целовался с лягушкой... А там была совсем не лягушка. Мне было очень хорошо с ней. Но только в постели. Вне постели, захлебываясь в ее болтовне и удивляясь мелочности ее интересов, я все чаще задумывался о том, что будущего с ней у меня нет...
Но и наши с Розой судьбы тоже потихоньку расходились. Я это видел, видел, что когда мы встречались, нам не о чем было говорить, что у нее были другие уже интересы и, похоже, я становился просто скучен ей... Скорее, я просто проигрывал сравнение с кем-то, кто сейчас был более интересен ей. А я, по-прежнему, ждал любой встречи с ней и, по-прежнему, для меня не было более приятного времяпрепровождения, чем просто быть рядом с ней и просто разглядывать ее, пусть даже украдкой...
Меня очень мучило это медленное расставание и очень хотелось резко, по - мужски, повернуться, хлопнуть дверью, обрубить все за собой, уйти и никогда не вспоминать ее... Но не получалось... Пока не получалось. В глубине души, я надеялся, что появившаяся в моей жизни другая женщина поможет мне отлипнуть от Розы, помня знаменитое "клин клином выбивают", но то ли выбивающий клин был слабоват, то ли выбиваемый был уж очень занозистый, но дело пока не шло.
Она училась и менялась. Я теперь это мог видеть только издалека, потому что наши походы давно кончились, на мои предложения она равнодушно отвечала, что нет времени, и я совершенно отчетливо слышал в этот момент слабый треск рвущихся ниточек, когда-то связывавших нас...
Еще со школьных лет, я, на правах соседа, иногда заходил к Розе домой, чтобы взять что-нибудь почитать, и, каждый раз, поражался тому количеству книг, которые стояли на полках. У нас дома книги были не в чести. Отчиму было жалко денег на книги. Он предпочитал тратить их на свои "маленькие", которые регулярно покупал после работы. А если не было маленькой, то покупал большую бутылку и выпивал ровно половинку, аккуратно затыкая специальной пробочкой горлышко. На завтра у него уже было. Он никогда не переходил норму, но и никогда не выпивал меньше... Нет, конечно, по праздникам он мог выпить и бутылку и две, но на то они и праздники. Он всегда говорил мне: "Запомни, Лера, мужчина всегда должен вовремя остановиться..." А я бледнел, краснел, и злился на него, не знаю почему... Я никогда не видел его трезвым, но, честно говоря, почти никогда не видел его и пьяным.
А у них полки были забиты книгами. И книги не были новенькими и хрустящими на разломе. Они были читанными и перечитанными. И как-то, разглядывая книжные полки, я наткнулся глазами на фотографию, засунутую между книг. На ней Роза стояла с каким-то парнем около Яхт-клуба на Бульваре. Фотограф был замечательный. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что этим двоим очень хорошо друг с другом, что их молодые тела тянутся друг к другу, и только остатки приличий им не позволяют слиться в поцелуе сейчас, перед объективом... Но не было никакого сомнения, что как только они скроются от любопытного фотоаппарата, то тотчас прижмутся друг к дружке, и пойдут в сторону Венеции, где есть тенистые и безлюдные уголки, укрывающие от любопытных глаз... Я узнал его, это был один из постоянных провожающих, с умным и нагловатым лицом, щеголявший в фирменных джинсах и привозивший ее домой на такси...
То, что у нее роман, я чувствовал уже давно. По сияющим глазам, по походке, ставшей вдруг летящей, и, может быть, по почти неуловимому запаху счастья, излучаемому ею... А сейчас получил и доказательство тому.
А через пару месяцев она погасла. Так просто, как будто щелкнули тумблером. Ушло сияние, приземлилась походка, и запах счастья сменился на затхлый трепет горя... Я не знал, радоваться, или горевать. Я зажал в угол сестру и беспардонным шантажом и обещанием всяческих благ, вытянул, что, собственно, произошло... Как оказалось, этот ухажер был из какой-то латиноамериканской страны, дружественной Великому Советскому Союзу, а потом, как всегда неожиданно, но привычно, там произошел переворот, страна стала в оппозицию Империи Зла. И все это было бы не так уж и страшно, если бы до смерти перепуганная очередной революцией, в Баку не приехала бы его совершенно законная и столь же ревнивая жена...
Для Розы это был страшный шок. Она, как приличная бакинская девочка, уже собиралась представить его всей родне, и даже, по слухам, он поговаривал о свадьбе, и, вроде бы, даже были куплены обручальные кольца, когда случился такой афронт... Сестра, увлекшись искренним сочувствием к подруге, и на секунду забыв, с кем она говорит, выдала страшный секрет: "А ты знаешь, ведь она так ему поверила, так поверила, что даже ... Ну, БЫЛА с ним, представляешь?". Тут она опомнилась, сообразила, с кем говорит, с ужасом закрыла рот, да еще и прихлопнула ладошкой, но дело уже было сделано... Собственно, ничего нового она мне не сообщила. Я это все понял по той, случайно увиденной фотографии. Там стояли не просто парень с девушкой, и даже не просто влюбленные, а там навсегда осталось на паршивой фотобумаге великолепное изображение счастливых любовников...
Я выполз на балкон, привычно уставился на их окна, и на меня, вдруг, обрушилось понимание той глубины отчаяния, в которой она сейчас жалобно трепыхалась, пытаясь сохранить и лицо, и достоинство, да и просто желание жить. Мне стало очень не по себе, когда я представил, как на нее сейчас поглядывают многочисленные родственники, как злорадно шушукаются многочисленные двоюродные и троюродные сестры, до этого завидовавшие ей черной завистью. Представил их лживо-скорбные лица, с глубоко замаскированным злорадством сочувствующие ей, представил горе и стыд ее родителей, которых я искренне и глубоко уважал, и вдруг понял, что, наверное, могу чем-то помочь ей...
Нет, я не переполнился чувством собственного благородства, и не представил, со слезой во взоре, как будет красиво выглядеть мой поступок со стороны. Да и, наверное, я был совершенно неравновесной заменой забугорному жениху. Я просто понял, что если я этого не сделаю, то перестану уважать себя и перестану подавать сам себе руку. Ведь я ее еще любил. Или был сильно влюблен. Или не знаю, что там еще, но я знал, что она мне очень нужна, и без нее мне будет очень плохо.
Я пришел к ней и сказал: " Роза, выходи за меня. Все равно никого лучше меня у тебя нет. А я тебя люблю".
Боже, как она обалдела... Она долго смотрела на меня, всё пытаясь понять, шучу ли я, или, может, просто издеваюсь, или... Несколько раз сняла и вновь повязала косынку, в которой убирала квартиру, и, наконец, дрожащими губами спросила: "Лера, ты о чем?". Я, слово в слово, повторил то, что сказал несколько минут назад. Она зачем-то схватила шланг пылесоса, потом бросила его на паркет, плюхнулась на стул, и, сжав ладонями щеки, спросила: "Ты что, серьезно?"
Я, почему-то, физически ощущал, как в ее голове меняются местам простое бабское желание назло всем выйти замуж, нежелание врать мне и очень усталая мысль "А пропади оно все пропадом..." Наконец, нежелание врать пересилило, и она грустно глядя на меня, сказала:
- Но ты же знаешь, что я люблю другого?
- Знаю. Понимаешь, я уже попробовал, что такое жить с нелюбимым человеком. Теперь хочу попробовать, что такое с любимым. - Сказал, и аж самого передернуло от пошлости и цинизма этой фразы, но ничего другого в голову не пришло... А она здесь услышала что-то другое, и тихо, но очень горько разревелась...
А когда отгремела, на мой взгляд, никому ненужная свадьба, и прошла первая оторопь привыкания к незнакомому телу, я получил страстную, опытную и требовательную партнершу. Но именно партнершу, а не любимую женщину, или жену, как я себе их представлял... Да, был темперамент, да, я видел, что ей хорошо, но что-то мне мешало... Эта помеха была очень странной и малоуловимой, и, наконец, ко мне пришло понимание... Она в постели была не со мной. Я был, я присутствовал, но целовал ее другой, и отдавалась она другому... Подавленный безжалостностью моего открытия, я теперь частенько ночами рассматривал ее спокойное и умиротворенное спящее лицо, но без малейшего оттенка счастья на нем... И, невольно, не раз вспоминал Катюшу, засыпавшую счастливой на моем плече...
А с другой стороны, между нами все было честно. Я получил то, что хотел - любимую женщину. Она - нелюбимого, но достойного уважения мужа. А то, что я порой не нахожу себе места... Я это предполагал, но, все-таки не думал, что это будет так больно.
Много чего я передумал, и, наконец, пришел к выводу, что если уж я взвалил на себя эту ношу, то надо просто жить, а там... Время покажет...
Бежали дни, капали недели, месяцы и годы наматывались на часовую стрелку, и жизнь шла, плохо ли, хорошо ли, но шла. У нас была семья, и, частенько задумываясь: "А так ли все идет?", я успокаивал себя мыслью, что так живут очень многие... Сколько знакомых, переженившихся по большой любви почти одновременно с нами, уже успели развестись, или же перейти от любви к полному равнодушию и ссорам. А мы жили, без взлетов, но и без падений, непросто, но спокойно. Работали, отдыхали, обрастали хозяйством, каким-то домашним барахлом, довольно успешно ладили друг с другом... Родили дочь... Но, частенько, глядя на счастливые глаза Розы, которая тискала дочурку, я невольно ловил себя на каком-то непонятном чувстве, похожем на зависть. Как мне иногда хотелось увидеть такой же счастливый и полный любви взгляд, обращенный ко мне. Ну, хоть разок... Но когда я тянулся к ней, я натыкался не на ответное тепло, а на ровную и спокойную доброжелательность и уважение моих желаний... Но никогда я не почувствовал, что я ей нужен. И я потихоньку привык к мысли, что в моей семье меня будет любить только одна женщина - моя дочка...
Они уехали на Кавминводы, а я парился в Баку, посматривал на календарь, и ждал их приезда. Но когда пришла эта телеграмма, я не поверил своим глазам. И перечитывал ее снова и снова, совсем не для того, чтобы лучше запомнить время и номер поезда, а чтобы понять, что стоит за непривычным стилем неровных телеграммных строчек. Некая странность исходила от них. Необычная мягкость и незнакомая теплота… И, встретив их на вокзале, обнимая дочку, которая совала мне под нос свои загоревшие ножки, привезенные из отпуска новые игрушки и выбалтывала свои впечатления, я, помня об этой телеграмме, взглянул на жену чуть внимательнее, чем всегда. Но она была такой же как всегда – красивой, слегка утомленной дорогой, и, по-прежнему, доброжелательной. Ничего не изменилось в нашей жизни. Только вот телеграмма немного будоражила душу… Но, кажется, я нашел объяснение её странности, и решил убедиться в своей правоте.
Дождавшись, наконец, когда мы остались одни, я небрежно уточнил:
- Розочка, а ведь телеграмму не ты отправляла?- Она, укрывая дочь, удивленно обернулась:
- А почему ты так решил?
- Да, понимаешь, там, в конце, были слова: "Целую, скучаю, твоя Роза.." и я подумал...
Она подошла, уселась мне на колени, и, уткнувшись носом в мою шею, сказала то, что я и не надеялся уже никогда услышать в своей жизни: " Лерочка, родной мой, а я ведь очень скучала по тебе"...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Михаил Нейман: Роза и Лера. Рассказ.
15.05.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|