Стас Картузов: Чего ради?.
Долго не мог написать рецензию к этой подборке. Перечитывал её по несколько раз, и с каждым новым прочтением понимал, что стихи Стаса мне просто нравятся. И всё. Просто нравятся. Потому что их написал поэт.
Можно конечно написать, что они гармоничны, что в них присутствуют сильные образы, упомянуть о хорошей технике автора, предположить какие поэты оказали влияние на формирование его стиля, покопаться и найти ритмические, сюжетные и кучу других неточностей, но всё это сейчас мне показалось необязательным, - не сомневаюсь, что всё это ещё проделают литературные критики. Но я слава Богу всего лишь редактор! И моё дело редактировать и публиковать (в случае если мои художественные рецепторы способны воспринять присланные творения, и классифицировать их, как поэзию) или отправлять обратно создателю (в случае если мои органы восприятия бессильны). А посему с чистой совесть публикую подборку Стаса и желаю вам приятного чтения!
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Шмелев
|
Чего ради?
изъян
Секретарша туристической фирмы несёт диски,
в офисе душно, где-то в другом конце слышится кашель,
румяный блондин Володя раздаёт сотрудницам ириски,
а у самого на столе глубокая тарелка с гречневой кашей,
нужно заметить, его изрядно уже поправившей.
Там, где кашляли, это Маргарита Леонидовна Берг,
у неё талант величественно бить пальцем в клавиши
с таким лицом, будто бог на них разозлился и поверг.
Секретаршу, несущую диски в главный кабинет,
зовут Люда, она застенчива, трудолюбива, стройна,
весной – веснушчата, исполнилось двадцать пять лет.
Насколько знает блондин Володя, Люда живёт не одна.
Володя женат, жена – красавица, как говорят друзья,
купили квартиру недалеко от метро, появились дети.
Только вот Володя терзается, мол, у него изъян:
он приносит детям ириски, оставшиеся в пакете.
дурак
Иван натянул тетиву, передавшую рукам его дрожь,
он прицелился куда-то в очертивший горизонт лес,
отец наблюдал позади: «Сынок, стреляй, а то уснёшь»
Иван оглянулся: «И что же? Уже не будет в лесу невест?»
А за лесом растеклось солнце и напоминало теперь наряд,
янтарный, с синеватыми камнями, да украшенный златом.
Но Иван не стрелял, боясь, что давным-давно не хранят
края те чудес. И поэтому он чувствовал себя глуповатым.
И вообще он не разделял старческой веры отца в судьбу,
а царь негодовал, настаивал, просил решить всё поскорей.
«Допустим, стрела найдёт цель, а цель, со стрелой во лбу,
найдут завтра же. И будет такая полужена-полутрофей»,
так думал Иван, и поднялся над ним лениво месяц хмурый,
стало царевичу спокойно. Перестал чувствовать себя идиотом.
Но плюнул с досады при мысли: «Какой же надо быть дурой,
чтобы бродить в ночь по лесам, когда я пущу стрелу на болота».
чегоради
Верни мне, прошу, мои тетради,
хотя – можешь сжечь, чтобы легче.
Если время так безоговорочно лечит
и целебных свойств никак не утратит,
то любопытно, и скажи мне, чего ради?
В порт на закате заходил бы паром,
пьянь моряков растекалась бы по берегу,
и как они плавали в далёкую америку
все беспризорники пересказывали бы потом,
а затем моряки грелись бы перед твоим костром.
А твои мысли разлетались бы во тьму,
как пассажиры, неловкие, – искрами,
когда-то мы были настолько близкими,
что даже не знали, кто из нас ближе кому.
Но теперь, позволь, я эти тетради всё же возьму
и сожгу, сожгу их уже в своём костре,
перед которым буду сидеть один лишь я,
и никаких тебе пьянчуг, отбросов да лошья,
накручивая одиночество и жалея себя острей,
чем когда сидишь перед костром с кем-то,
как бы состоя в неуместном родстве.
далеко
Выйдешь из троллейбуса поддатый, вприпрыжку,
и бабки смотрят, как на демона, или ещё чего хуже,
бормочут в спину, будто сосут невидимую пустышку,
а ты идёшь к дому, ведь дома жена и остывающий ужин.
Да какое им дело вообще, и куда они на ночь глядя?
Наверно, и ехать-то некуда, так – катаются,
вот и морщатся зло, что, как мальчик, я, такой дядя,
да плюс ко всему – жена дома – красавица.
Во дворе, дай бог, из листвы мерцают два фонаря,
у соседа Серёжи ревёт дискотека восьмидесятых,
если не выключает до часу, то вызывают наряд
бодреньких, серьёзных, красивых, нарядных.
Входишь тихонько, смотришь – дремлет,
а на столе – плов, какие-нибудь бутерброды, молоко,
бесишься про себя, как те бабки, вот ты, мол, гремлин,
и до человека тебе так безжалостно далеко.
***
Люда сидела прямо на неубранной постели,
я молчал, чтобы казаться умнее, чем есть на самом деле;
иногда она говорила, что в моём доме не хватает живности,
она приезжала раз в две недели, а дни летели,
и даже без неё я уже не видел ни нехватки, ни необходимости.
Она была на шесть лет меня старше,
работала в московской фирме, кажется, на должности секретарши.
Я встречал её с электрички, и она, как ребёнка, тискала,
дай ей волю, покупала б мне пеналы, ролики, гуаши;
возможно, она хотела уже детей, ну или кого-то, равноценно близкого.
Ночью, если ей не спалось, она смотрела в окно,
и глаза большие-большие, а лицо – веснушчато, и почему-то сразу смешно.
На утро мы шли к станции, она уезжала на две недели,
и каждый раз мне как будто бы не было всё равно,
еле-еле,
но я молчал, чтобы казаться умнее, чем есть на самом деле.
***
Ворон хрипло засмеялся и снял правое крыло,
подточил кий и забил ещё один шар.
- Дорогой мой Станислав, мне опять повезло.
Девять шаров в треугольнике составляли весь его шарм.
И он продолжил:
- Знаешь, я ведь кий не держал со Второй Мировой, -
он закурил, и клуб дыма замкнула его седина, -
помнится, я тогда в мародёрство ушёл с головой,
пока ваша армия в Берлин не была введена.
Я смеюсь. «Наша армия – это Вы, конечно, загнули».
В сетке мягко откликнулось его попадание.
- Ты послушай, мы в войнах не те, на кого тратятся пули, -
он сплюнул на пол, - но мы всё равно улетали заранее.
Потом он накинул крыло. Мы вышли и оба молчали.
И я заметил, что голова его, как шар, если вырезать клюв.
Он опять закурил и сказал, то ли в дыме, то ли в печали:
- Нет у меня никого, и я никого-никого не люблю.
Рома Сеф
Мы встретились потом ещё разок. На крыше на закате.
Он прилетел с опозданием и приземлился так тяжело,
что мои тупые бестактные остроты были бы некстати,
а он всё стоял, согнувшись, будто желудок у него свело.
- Ну, что ж, здравствуй, - сказал он, на карниз присев,
и расставил перед собой свои крылья, как два щита, -
ты ведь знаешь, умер недавно Роман Семёнович Сеф.
И я не знаю теперь. И в душе у меня какая-то нищета.
- Не читал, но знаю. Мой друг. Друг учится у него, -
хотел поправить на «учился», но почему-то замолк.
И он, с заблестевшими глазками, в пернатый живот
клювом зарылся. Видно, сдержаться хотел, но не смог.
Я тоже сел рядом с ним, смотря в потрескавшийся битум,
солнце почти исчезало, а вдали кружилось несколько стай.
Вдруг он поднялся, встал на карниз. Он казался разбитым,
но расправился и сказал: - Ты Рому Сефа обязательно почитай.
***
Меня ткнули в живот – проверить, умер ли.
Несколько валькирий шакалили над полем,
приоткрыл глаза, меня волокли за шиворот.
Дребезжали доспехи, и наступали сумерки.
Я встал, она удивлённо на меня посмотрела.
Вороны заметили жизнь и громко взлетели.
- Ты что это ожил? – она спросила сердито.
Побаливал живот. И ещё поламывало тело.
Совсем потемнело, и в ногах что-то мокро.
- Пройдёмся с тобой, а я тебе всё расскажу.
Вышли на сушу, и я ей солгал, что не воин,
отечески посоветовав обшарить весь округ.
- Я пастух в доспехах. Пасу овец недалеко.
- Правда? Очевидно, они у тебя непросты, -
улыбнулась. – Меч свой омой ты от крови
и больше не лги мне. Я не люблю пастухов.
адаптация
Кого ты не хотела бы знать, я именно тот.
Город, живущий загрязнённым дыханием,
в Тогоименно превращал меня ни один год,
не одним пинком, не одним линчеванием.
Ты бы видела меня неизвестно ещё где,
неизвестно ещё как. Неизвестно. Почему?
Того, кого ты бы увидела, я вряд ли из тех,
а увидеть меня, вряд ли то, ты стремилась к чему.
Разве не так? Ну скажи мне. Разве не по-моему?
Надышав на стекло, нарисуй в ноябрьский дождь,
не умея, далёкого меня образ никоемый,
чтоб ни капли, стекающей, не был похож.
***
Будь у меня четыре руки, стал бы идолом для диких племён,
поклонялись бы, просили дождя. А я был бы немым и красивым,
как в тот день, когда навсегда тобой оказался запечатлён.
Если быть откровенным, уж лучше бы я остался твоим негативом.
Создавал бы я города, были бы все они ярковаты и тесны,
люди расходились бы с трудом, но плакала бы ты от счастья зато,
каждый сантиметр зассанных переулков был бы полон весны,
и на твоих фотографиях на мне никогда бы не было пальто.
Не Алиса бы звали тебя, и быть мне другим, - это точно, -
ждавшим для кипы написанных писем обстоятельств стечения,
как сейчас, я был бы смешным или смешон, но предан тебе заочно,
и настолько, насколько это позволяет заочное отделение.
Поменяй я тысячи лиц, никто бы и не заметил подвох,
одна ты усомнилась бы, подошла бы и пальчиком ткнула в глаз,
и, если от этого касания, единственного, я сразу бы не подох,
то, наверное, потом я героически нашёл бы выход. Для нас.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Стас Картузов: Чего ради?. Цикл стихотворений.
Долго не мог написать рецензию к этой подборке. Перечитывал её по несколько раз, и с каждым новым прочтением понимал, что стихи Стаса мне просто нравятся...
31.03.10 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|