Добрый сказочник
Валентин Берестов был добрым сказочник из чудесной сказки, которые редко-редко рассказывает жизнь.
Добро и знание – единственное человеческое богатство, и чем раньше люди осознают это, тем вернее придут ко всеобщему саду. Ещё праведность, конечно. Но – много ли вы встречали праведников?
А Валентин Берестов был сказочник – и… кто сказал, что праведность не входит составляющим элементом в эту специфику?
Знать детей, понимать их – даже самых маленьких – волшебная прерогатива, и он обладал ею в высшей степени.
Его коротенькие стихи текут детским апельсиновых солнышком, переливаются игрою красок, которых и на земле-то не встретишь.
И вместе – это не стихи даже, а точные формулы; они запоминаются сразу, ибо верны и справедливы; они выверены, и входят в сознанье, меняя его к лучшему.
Блажен, кто внёс в движение жизни нечто, приближающее её к саду!
Блажен, кто слышал то, что не слышат многие, и понимал то, что понимают сотни!
Полётность
Богатая жизнь не обязательно сулит богатство стиха, но в случае с Яковом Козловским – это очевидно.
Жизнь отнеслась к нему с ласковой свирепостью, как ко многим людям его поколения; но лишь не многие в поколении способны засвидетельствовать то, что было.
И не слишком многие тяготятся пожизненной невозможностью взлететь.
Яков Козловский тяготился, и это придавало его стихам полётность, прозрачность воздуха; прозрачность, за которой видны не только элементы воздуха, но простые вещи жизни.
Исторические стихи Козловского полны реалиями того времени, и…мудростью… Мудростью осознания истории, её формул, её точных, выверенных, пусть сразу не всегда понятных деяний.
Ощущение – быть в истории, а не просто жить, существовать – редкое ощущение; порою оно диктует стихи, и они современнее «самых современных» вывертов авангардистов.
Следовало бы добавить о Козловском-переводчике, но тут заслуги его столь очевидны, что не хотелось бы повторяться.
Волшебный Липкин
Всеобъемлющий космос Липкина! Золотые стигматы литературы против военных троп, исхоженных техником-интендантом; лазурь и охра волшебной мистики Востока, и мудрый покой просветлённой осени-старости; вертикаль тайнознанья суфизма, и – нежно увиденная корова; перетекание одного в другое, обогащение одного другим – через мёд древних речений и ветхих текстов постигаемое молоко и полынь настоящего; кристаллы ассоциаций, пестро нарастающие, и – из пещеры духа – выход в сияние бескупольного света; и сам свет, данный через ёмкость строк и фраз, перенасыщенных смыслом.
Паладин из Петербурга
Центр поэзии нигде, а окружность везде. Не есть ли видимый мир лишь отблеск неведомой нам поэзии духа?
Лиловые тени на строках и строфах Вадима Шефнера; виолончельные взмывы стихов – густая музыка смысла. Цветная – от смены окрасы небес – корова зримо выходит на нас из его строчек, чтобы помниться преображённо-волшебной. Лягушки, увиденные маленькими буддами, таят в себе крошечный код исторического сознанья. Линии стихов соплетаются, давая новые причудливые образы и картины – и богатство мира увеличено, умножено; и вместе, с обогащением читательского опыта обретена новая ступень в лестнице познания яви.
Оркестры Вадима Шефнера сулят перспективе новый звук, облагораживающий душу…
Александр Балтин: Мемуарные зёрна 2.