h
Warning: mysql_num_rows() expects parameter 1 to be resource, bool given in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php on line 14
Точка . Зрения - Lito.ru. Людмила Кулагина: Сны сансары (Сборник рассказов).. Поэты, писатели, современная литература
О проекте | Правила | Help | Редакция | Авторы | Тексты


сделать стартовой | в закладки









Людмила Кулагина: Сны сансары.

Первое моё впечатление от рассказов Людмилы Кулагиной: как дли-и-инно, многословно, обстоятельно! И истории уж больно бытовые: ну, не купила что-то, а потом пожалела - такое ведь с каждым бывает. Хотели взять приглянувшуюся бездомную кошечку - не взяли, лишних хлопот испугались. Мёрзнем осенью в панельной хрущёвке, наконец включили отопление - радость!

Но потом я вчиталась.

Красивый, почти сказочный русский язык - без малейшей слилизационной натянутости: чувствуется, что автор на таком языке и думает. Милый бытовой психологизм, тонкое к внимание к мелочам - не только внешним, но и внутренним. И ощущение внутреннего счастья - несмотря ни на что.

А "Шопинг по-тамбовски" - это вообще песня. Напевные фразы, полные чудной "народной" иронии: "И приходил тогда человек-от-мэрии, и сильно стыдил-позорил-совестил тех бабулек за то, что они, мол, портят не то лицо улицы, не то морду города. И надо же вам было, говорил человек-от-мэрии, расположиться именно здесь, у самого красивого здания Пенсионного фонда, и портить весь вид своим барахлом". Или ещё: "И тогда власть не выдержала этого бабкиного «беспредела» и пригнала таинственный и всесильный ОМОН (прямо, как в Древнем Египте, когда чего у жрецов не получалось, они взывали к помощи бога Омона). Ну, ОМОН, естественно, быстро справился со старушками и очистил бордюры-тротуары-вазоны от пронырливого пенсионерства, портившего своим видом внутриуличный гламур".
Ну ладно, хватит цитировать. Читайте сами.

Редактор отдела прозы, 
Елена Мокрушина

Людмила Кулагина

Сны сансары

2011

Мимо удачи |Белая и пушистая |В ожидании тепла |Шопинг по-тамбовски


Мимо удачи

Люди по-разному проходят мимо своего счастья-удачи, везения, то бишь. Казалось бы, колесо Фортуны катит прямо на тебя, вот оно уже совсем рядом, остаётся только схватить его, и удача окажется в твоих, обскучавшихся по ней руках. Ан, нет, не тут-то было. Какие-то мелкие прагматические мыслишки, соображения, подсчёты отвлекут тебя в сторону от основной линии движения этого вожделенного колеса, и удача, такая желанная и долгожданная, уплывёт золотой рыбкой в чужие загребущие руки. Так было и со мной. Однако начну с предыстории.


В детстве я очень любила читать сказки. Впрочем, как и следовало предполагать, я здесь не исключение. Начала я свою читательскую карьеру с «Трёх поросят» – первой книги, прочитанной мною самостоятельно, ещё до того, как стала школьницей, без насилия-принуждения, без мудрого учительского руководства, а потому с особенной гордостью и с удовольствием. То есть, вероятно, я здорово гордилась этим фактом – первой самостоятельно освоенной книгой, так как и по сию пору вспоминаю этот отрадный факт. Возможно, что книга была из серии «Мои первые книжки». Но, возможно, и нет. Скорее всего, нет, потому что, смутно припоминаю, там были цветные картинки, которые в этой серии не используются. В любом случае, я, как читатель, началась со свиней, в смысле, поросят, а вернее – с трёх свинско-поросячьих характеров, с трёх жизненных позиций, отношений к делу. Ну, естественно, как разумная девочка, я сразу предпочла Наф-Нафа с его практичностью, трудолюбием и каменным домиком, я даже, скорее всего, и была Наф-Нафом, когда читала эту рас-сказку. Правда, без его завышенной самооценки: «Я на свете всех умней, – дом я строю из камней».


Факт отождествления именно с розовым поросячьим образом, а не с грязным свинским, из личной истории никуда не выкинешь. И всю жизнь я, в общем-то, старалась ему соответствовать – и ответственностью, и практичностью, и трудолюбием. Трудолюбием, правда, как и у многих, не природным, а вынужденным, но об этом позже. Что касается жилища, укрытия от непогоды и волков, я и сейчас предпочла бы, как и Наф-Наф, жить в отдельном, пусть и небольшом, но надёжном, желательно, каменном домике, подальше от соседей-алкоголиков, меломанов-наркоманов и престарелых глуховатых бабулек, «подсевших» на сериалы. Но пока, к сожалению, приходится жить в хрущёвке сорокалетней выдержки. А если быть точнее, в «хрущёвской однушке» многоквартирного панельного дома, любовно называемого его обитателями «музыкальной шкатулкой» – слышимость идеальная, как в концертном зале с хорошей акустикой. Жилье, как говорится, оставляет желать лучшего, но все его недостатки и изъяны компенсирует вид из окна: на самое широкое и красивое в любое время года место реки Цны – «цнинское море». Летом, правда, шумновато (мягко сказано!) из-за пляжа и кафе внизу, но зато какой вид! Не выходя из дома, через стекло можно наблюдать великолепные воздушные картины, создаваемые на рассвете или на закате игрою солнца, облаков и ветра. Плюс белая акация под окном, рябинки вдоль дороги. И липы в цвету в июне. И хор лягушек и соловьиное соло в парке за рекой. Но это – когда тихо. А весной и летом тихо только рано-рано утром, часов в пять-шесть, на рассвете. Завсегдатаи кафешно-пляжные к этому времени отправляются отсыпаться после весело проведенной ночки, соседи ещё не развернули своей бурной молоточно-сверлильной деятельности по преобразованию хрущёвских комнатушек в евростандарт, и в пятиметровой кухоньке можно даже стихи писать, чем я и занимаюсь последние три года.


Всё неплохо, но пенсия… Пенсия тоже оставляет желать… Причём, очень многого. И сразу слышишь голос со стороны: работать надо было лучше. То есть: неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Но это не голос только что продравшей глаза заспанной совести, как сказал бы Заратустра. Это голос дяди-миллионера, даже, кажется, миллиардера, который звучал как-то по радио и учил нас жить. «Вот лично я работаю ежедневно по пятнадцать-семнадцать часов…», – рассыпался он мелким бесом, держа нас за полных дураков и пытаясь убедить в том, что его миллионы-миллиарды, появившиеся у него за какие-то семь-десять лет (именно, появившиеся, возникшие из предшествующего нуля), заработаны им исключительно благодаря его необычайному трудолюбию. То есть стоило и нам в своё время поднапрячься, эй-ухнуть, и мы тоже стали бы владельцами яхт, дворцов, заводов и пароходов, а заодно и футбольных клубов, материализовавшихся, как Венера из морской пены, из нефти и газа, леса и алмаза, из банковских афер, оффшор и тому подобных коммерческих операций-спекуляций. А куда уж нам, «сачкам»-интеллигентам ещё больше работать-то?! Времени и так не оставалось: одна полная преподавательская ставка в вузе, да две полставки в двух бюджетных организациях (а тогда других-то почти и не было: капитализм только-только зарождался, в муках и с задержками зарплаты), да плюс ещё отдельные подработки-почасовки по субботам и воскресеньям. Стыдно сказать, но, живя в квартире с окнами на восход, я годами не замечала того, что в мае и в сентябре солнце, оказывается, встаёт в разных местах – то с левой стороны от дома, то гораздо правее. Наблюдать в окошко рассвет было некогда.


Да-а-а… А ведь по табличке-то оно как выходило, когда пришлось вникнуть в пенсионные расчёты и коэффициенты: зарплата старшего преподавателя вуза (не остепенённого, правда) составляла в те времена одну треть от средней статистической зарплаты по стране. Стало быть, чтобы выйти на пенсионный коэффициент «единица», дававший право хотя бы приблизиться к средней пенсии, постоять, так сказать, рядышком, потоптаться, рассмотреть её как следует в анфас и в профиль, надо было заработать ещё две трети к этому самому коэффициенту. А это означало – устроиться ещё на две полных ставки по восемь часов, то есть ставка была бы уже точно больше, чем жизнь: в сутках-то всего двадцать четыре часа. А ведь ещё на сон-еду-отдых какой-никакой время выкроить надо. Ну, да теперь это дело прошлое. Сколько есть денежек, все наши. Сиди на пенсии и жди прибавок. И экономь на всём, на чём можно. И на чём нельзя. Крутись. Выкручивайся. Или устраивайся на работу, если здоровье позволяет. А-а-а, тебе ещё и самореализации хочется. И «пожить для себя», в смысле, для творчества. Как только произнесено кодовое слово «творчество», тут же всплывает в памяти четверостишие, которое я услышала от своего покойного брата – юмориста и пародиста «по жизни»: «Скворцы летят в дом скворчества, творцы идут в дом творчества. Я потихоньку дверь открыл и кой-чего там натворил». Хотелось бы тоже кое-чего «натворить». В области литературы, к примеру. Но это уже роскошь по нашим временам и по положению.


Да я, в общем-то, не об этом. То есть об удаче, конечно, и об удаче именно денежной, следовательно, не о пенсии точно. Конечно, русский человек приспособистый. Слова такого, наверняка, и в словарях-то нет, но качество, обозначаемое им, ох, какое жизненное! Как живёт пенсионер, ежели пенсия у него не персональная, не депутатская и не Героя страны? – А так: где на рынке поторгуешься, сэкономишь; где урежешь и так уже усечённые потребности; где селёдочных котлеток наделаешь, за мясные сойдут, всё равно белок, даже полезнее – с фосфором, чтобы мозги лучше соображали, как выжить (единственная неприятность-досада при этом – от тебя потом долго котом Пашкой пахнет). Опять же, где хурмы подпорченной, расползающейся в кисель, по пятнадцать рубликов раздобудешь – для щитовидки, или бананчиков потемневших – для сердца, значит, калий. Где платьице-тряпицу какую подержанную купишь, отстираешь, выгладишь, распорешь специальной такой «поролкой», да «ручки приложишь», да блузончик себе сварганишь… Глядишь, и выживешь. Надо только вовремя успевать перестраиваться – перестройка же! – когда цены в очередной раз повышают за жильё перестройщики-жульё, или эти цены, как блохи, вдруг скакнут ни с того ни с сего на продукты повышенного спроса – яйца, хлеб там, рис, молоко. Про мясо не знаю, не покупаем, едим исключительно в гостях по большим праздникам. И всё время почему-то кажется, что мало кладут в тарелку. Вот ведь иллюзия-то какая нехорошая. И всё время надеешься, что ещё подложат. И подложат, но позже. И далеко не баранину.


Ну, в общем, приспосабливаемся. Нет, в первый момент, оно, конечно, тяжеловато и стрессогенно, иной раз и слеза пробьёт, и нехорошие слова и злоехидные филиппики раздадутся в адрес депутатов-правителей, законотворцев-«блин»-исполнителей, а потом ничего, адаптируешься. Пар выпустишь где-нибудь в очереди за молоком, или с друзьями за вечерним чаем, и опять живёшь себе дальше, приспосабливаешься. И даже на государство не обижаешься: жильё есть (заметим – отдельное, а не на общей кухне, где тебя ненароком могут и крысидом травануть), на еду-питьё хватает, пенсию дают вовремя, и свободного времени (того, что остаётся от поисков дешёвых продуктов и вещей, от заготовок на зиму, от штопок, перешивок и латаний дыр в семейном бюджете) – прорва, живи и не жалуйся, сочиняй себе жизнь, какую хошь. А если ты ещё при этом свои опусы-сочинения и издавать хочешь, так это уже просто блажь, и даже, не побоюсь сказать, – нарциссизм. Да на государство-то и смысла нет обижаться: ему, откровенно говоря, по фигу наши обиды-огорчения. Но вот как на себя не обидеться, когда судьба давала тебе редкий шанс поправить хоть на некоторое время своё материальное положение, а ты подержал удачу в руках и этими же худыми руками отдал её чужим людям на радость и обогащение. С обидой на государство кое-как справишься с помощью разнообразных средств когнитивного мышления, а попросту – самона..ки, а вот с обидой на себя, любимую, ох, как трудно. Кем только в своих собственных глазах не побываешь: и идиоткой-тупицею, и дурой простодырою, и простофилей провинциальною. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро быль рассказывается.


Вернёмся, однако, к нашим баранам, в смысле, к поросятам. Успешно освоив «Трёх поросят», я, как и следовало ожидать, «пустилась во все тяжкие»: стала «глотать» книжку за книжкой и бессистемно, по наитию осваивать книжно-печатный ассортимент доступных мне по возрасту и интеллекту библиотек – от городской провинциальной до престижных столичных – «Ушинки» и «Ленинки». Постепенно и своя, домашняя библиотека оформилась, с учётом материальных возможностей и индивидуальных предпочтений. Но это всё будет позже. А в детстве, как я уже говорила, да и в отрочестве, мне очень нравились сказки. Это я только к старшим классам дозрела до ПСС Куприна, Лескова, графа Толстого, до писем Чехова, Маяковского, Пушкина (охота, говорил, вам, обывателям, видеть выдающегося человека на горшке), до двухтомника Бенедикта (Баруха) Спинозы и до учебника психиатрии. Позже, в годы студенчества удавалось и «запретные плоды» вкушать – брать в «спецхране» кое-какие работы не рекомендованных в те времена к публичному прочтению Шопенгауэра, Ницше и Фрейда. И дальше покатился клубочек Ариадны по лабиринтам мозговых извилин литераторов, психологов и философов разных направлений. Но это всё будет потом, во взрослой жизни.


А пока – пока сказки. Да я и сейчас от них недалеко ушла: живу и, как дура наивная, всё чудес от жизни жду. Сказки были разные: и русские народные, и сказки тогда ещё считавшихся «братскими» народов СССР – казахские, узбекские, таджикские, грузинские, и народов мира, и, конечно, авторские – русских писателей, братьев Гримм, Ганса-Христиана Андерсена, Гауфа и прочие. Сказок было много, но среди них, как «белый камень в глубине колодца», особняком стоят сказки – сказы Бажова: «Хозяйка Медной Горы», «Серебряное копытце», «Каменный цветок», «Огневушка-поскакушка» и другие. И названия ведь до сих пор помню! Мелкие подробности и детали, конечно, от времени стёрлись (срок-то немалый, почти полвека прошло), но общее необыкновенное впечатление, где вымысел так похож на правду, осталось. Такие сказочные были, повествование-загадка, наполненное переливающимися драгоценными камешками и усмешкой холодной красавицы – хозяйки всех этих горных сокровищ. Эти сказки особенно запали мне в душу.


И сейчас, отматывая плёнку событий назад, я задаю себе сакраментальный вопрос: а не участвовала ли так или иначе Хозяйка Медной Горы в моей судьбе? Вернее, не она, а её фантом, призрак, оставшийся в моём инфантильном мозгу, в душе, в воображении? Когда судьба, в частности, свела меня с геологом, преподавателем геологии, чей кабинет, завсегдатаем которого я была почти шестнадцать лет, был заполнен шкафами с минералами – «сокровищами медной горы». И потом, когда моё преклонение и платоническая любовь к этому человеку после его смерти «перешла» на эти самые минералы, правда, большей частью в виде женских украшений – бус, колечек, колье из малахитов, агатов, сердоликов, разноцветных яшм и т.д.. Но не только в виде украшений: всё, что смогла человеческая фантазия изготовить из поделочных и полудрагоценных камней, сверкающих всеми цветами радуги, всё стало привлекать моё внимание. Здесь и книги о них, и выставки, и редкие покупки того, что «по карману», и просто прогулки по магазинам и бутикам, чтобы «глаза продать» – бесплатно поглазеть на камешки и даже продемонстрировать некоторую осведомлённость в них. Особое удовольствие – вытащить скопленные за десяток лет бусы из целлофановых пакетиков, где они хранятся «до востребования», свалить всё в кучку, направить на неё свет настольной лампы и смотреть-наслаждаться этим пиршеством цветов и энергий…


Ах, да, я про Хозяйку. Мне даже кажется теперь, постфактум, что на фарфоровом лице её появилась грустная и в то же время насмешливая улыбка в тот момент, когда я по собственному недомыслию добровольно отказалась от её подарка. Да отчего же и не посмеяться над простоватой глупостью в моём лице?! Интересно, а как бы вы себя чувствовали, если бы собственноручно отдали подарок, посланный вам провидением и стоивший полторы-две тысячи долларов (а это, по курсу, примерно шестьдесят тысяч рублями), в чужие руки. Более того, ещё уговаривали бы этого чужого приобрести его у продавца – посланника судьбы за небольшие деньги – всего-то за пятьсот рублей. «Наф-нафость» моя сыграла со мной злую шутку: практицизм одолел детскую интуицию. Но всё это выяснилось через три-четыре месяца, а сразу-то я ничего и не поняла. Русский человек задним умом крепок, то есть ретикулярной формацией, судя по всему.


Итак, случилось то, что я сама оттолкнула протянутую мне руку судьбы. И вот как это произошло. Собралась я на центральный рынок за продуктами и всякой хозяйственной мелочью, которую можно по дешёвке купить на «толкучке», или «барахолке», у бабулек, продающих прямо с тротуара-асфальта всякие подержанные и залежавшиеся со времён «царя Гороха» вещи, посуду, тряпки, в общем – всякое барахло. Не доходя до «барахолки», я увидела небольшой лоток с антиквариатом, а также с тем, что за него выдавали. Мужчина лет пятидесяти, чернявый, с усами, приземистый, молча стоял возле небольшой сымпровизированной из старого столика выставки-витрины, где обычно были разложены старинные монетки, бронзовый подсвечник, парочка православных потемневших икон, серебряные крестики и чайные ложечки с синей эмалью на ручке, несколько фарфоровых статуэток и ещё кое-какая мелочь. Покупателей около его лотка не было. Меня что-то так и потянуло к лотку. Я и раньше к этому дилетанту-самоучке антиквару-продавцу подходила. Больше из любопытства, чем из желания приобрести что-то, – денег у меня лишних не бывает. А у кого они, лишние-то, бывают? – слышишь резонный голос ближнего. Бывают, правда, иногда такие деньги, про которые говорят: как пришли, так и ушли: как легко достались, так и потрачены впустую. Но это не про меня.


Ну, в общем, тратить на дорогие безделицы свои кровные, мозговыми извилинами, хроническим ларингитом, близорукостью и остеохондрозом добытые денежки я не предполагала. А поглазеть, – отчего бы и нет, за «поглазеть» здесь денег не берут. Если какая-то вещица мне нравилась, я, без особой, правда, надежды всё-таки приценялась: а вдруг мне повезёт. Опять это сказочное и инфантильное «вдруг»! Впрочем, так ведь и говорят в случае большой удачи: мне сказочно (именно, сказочно) повезло. Хотя отчего должно повезти мне, а не продавцу, который всегда хочет иметь с покупателя какую-нибудь прибыль, – непонятно. Необоснованные надежды. То есть продавец в таком случае должен быть полным дилетантом, дураком и простофилей, чтобы упустить свою выгоду. Или подозрительным альтруистом, торгующим «левым» товаром, некачественным или, может быть, даже краденым. Или вещь настолько надоела ему, что он решил от неё избавиться, а выбросить жалко. Но в данном случае такие варианты, как говорится, «не прохонже». В чём я и убеждалась неоднократно, после того, как узнавала цену на приглянувшуюся мне вещичку из области настоящего или сомнительного антиквариата. Но, узнав цену и убедившись, что дураков нет (кроме меня самой, разумеется), я всё же не отходила от лотка, а разглядывала и другие предметы давней и не очень давней старины, разумом, не согласованным с желаниями, понимая, что мне тут вряд ли что «светит».


В этот раз я ещё издали увидела Её. Это была довольно крупная фарфоровая статуэтка – где-то сантиметров сорок в высоту, и я, тут же забыв об основной цели моего визита на рынок, стала круто разворачивать к лотку: неведомая мне сила неземного притяжения тащила, влекла, тянула меня к статуэтке. Я подошла ближе и ахнула: это была Хозяйка Медной Горы, во всей её фарфоровой красе и холодном великолепии совершенства. Она была в длинном, поблёскивающем позолотой светлом платье с узорами, при короне или кокошнике, украшенном драгоценными каменьями (в их фарфоровом варианте, разумеется). В правой руке она держала какой-то цветок, похожий на лилию, внизу, у правой её ноги на небольшом уступе примостилась золотистая ящерка, а по левую сторону расположился экзотический Каменный цветок, известный нам по сказке. Я залюбовалась композицией, выражая вслух свой восторг. «Ой, какая прелесть! Это ж надо такую красоту сотворить!». В душе моей запели скрипки и заиграли фанфары. Естественно, следующей моей реакцией был вопрос: а сколько это чудо стоит? Было отвечено: пятьсот рублей. В голове моей появились сумбурные мысли. Желание во что бы то ни стало иметь у себя это диво-дивное боролось с соображениями практичности и страхом получить «бенц» (осуждение, выговор, брань) от супруга: «Опять ты на всякую дрянь деньги тратишь! А жить на что будешь?!». Хотя я, прямо скажем, не мотовка и умею-таки «жить по средствам», то есть очень и очень посредственно, и даже более того, включая серьёзные самоограничения в вещах и продуктах (как в том анекдоте: «Сами бы ели, да денег жалко.»). Но склонность супруга к необоснованным обобщениям и раздуванию «из мухи слона» не сулила мне ничего хорошего в случае этой покупки. И, несмотря на то, что деньги-то были мои, личные, пенсионно-наследственные, он не отказался бы от повода поучить меня жить, а это – ссора, испорченное настроение, тахикардия и последующий депресняк. А этого я меньше всего хотела.


И вот стою я около фарфорового соблазна: ни уйти не могу, ни купить, всё взвешиваю «про» и «контра». А судьба смотрит на меня своими пресветлыми фарфоровыми очами и искушает: «Бери, – говорит, – если нравится». А я ей: «Нравится, ох, как нравится! Нравится так, что и слов не нахожу. Я такой красоты отродясь не видела. Да как же я возьму, если дорого?». – «А ты посмотри, посмотри хорошенько: видишь, какая тонкая работа – и цветок расписной, и ящерка… Поставишь её в шкафчик за стекло, чтоб не разбить, и будешь любоваться. Глянешь, – и на душе теплее станет». – «Да, на душе-то потеплеет, да в кармане похолоднеет, – ветер гулять будет». А судьба в лице Хозяйки Медной Горы опять: «Ведь это я для тебя портретик-то свой поставила. А чужих, нахлебников дармовых, всех отогнала. Видишь, никто больше пока не подходит, потому что я охраняю вещицу. Лови момент. Бери, бери. Говорю, не пожалеешь. Это тебе – подарок». А я ей мысленно: «Ох, боюсь, куплю – пожалею, и не куплю – пожалею. Ведь это целых пятьсот рублей! Я же на них могу и фруктов-овощей-ягод разных прикупить – витаминов, значит; и платьице подержанное из крепдешина на перешив и чудесное превращение его в «шикарный» блузон «на выход»; и подарки для дочки в бандерольку-посылочку, и всякую-другую вещь, необходимую и полезную. А от статуэтки какая польза, кроме красоты?». А она мне своё: «Ну, что ты заладила: всё польза да выгода. Красота – она сама по себе и польза, и выгода, потому как посмотришь на неё, душа напитается красотой, и ты без многого обойдёшься, что на эти деньги купить могла бы. Не хлебом же единым… Всё равно будешь счастлива, и даже больше, чем со всей этой бытовой мелочёвкой. Красота ведь великая сила. Вспомни, что мир-то спасёт? – Вот именно, – красота. Ну, куда, куда ты уходишь от своей удачи-радости? Куда ты вечно рвёшься-бежишь, суетливая, беспросветная глупость? Остановись, ей-богу, не пожалеешь. А может, моя красота с секретом и ты с её помощью кое-какие материальные проблемы решить сумеешь?». – «Нет, не могу я себе такую роскошь позволить, не могу и всё. А ещё как представлю себе злое мужнино лицо да слова грубые, да глаза, от гнева выпученные, так и вообще… Нет, не могу. Прости». – «А ты тайком. Не показывай ему сразу-то. Спрячь до времени в тайничке, потом когда-нибудь ему покажешь». – «Нет, я так не могу. Я пойду лучше…». – «Ну, что ж, раз так… Молодой человек, подходите, посмотрите, какая чудесная статуэтка. И недорого». И я ей тоже подыгрываю: «Да-да, посмотрите, какая прелесть. Купите. Были бы у меня деньги, сама купила бы». Мужчина стал рассматривать статуэтку, а я, заливаясь внутренней слезой, повернулась спиной к персту судьбы и пошла дальше за всякой мелочёвкой-ерундой. Потому что по сравнению с этой красотой всё показалось мне ничтожным в тот момент. Дура она и есть дура. А жадность и глупость, как говорит бывший артист, а ныне первоклассный портной, обладатель шикарного голоса – баритона, фанат и личный фотограф кота Бергамота, по-семейному – Мотьки, а по совместительству друг семьи Миша Козырев, – не лечатся.


На этом бы истории и закончиться. Но, нет. Как раз здесь-то и начинается самое интересное, то, что и сподвигло меня записать эту историю. Придя домой, я рассказала мужу о том, какого соблазна избежала. Для чего рассказала? А фиг его знает: собой что ли погордиться, что выдержала искушение красотой. Его ли успокоить: вот, мол, жена у тебя какая устойчивая к соблазну. Или себя убедить, что правильно поступила. Или для того, чтобы ещё раз мысленно пережить этот момент очарованности. Не знаю… Реакция его была очевидной и предвиденной: он был доволен тем, что я не купила эту статуэтку. Но «негативное поглаживание» я всё равно успела получить – за само только желание её купить. Мне было ужасно жалко, что пришлось отказаться от красоты под влиянием мелких житейских соображений о пользе и практичности. Да и страх потенциального скандала сыграл не последнюю роль. Но… прошёл один день, потом другой, прошла неделя, и прекрасный образ Хозяйки стал понемногу стираться в памяти, терять свою притягательность; позолота первого впечатления осыпалась, как пыльца с бабочки после того, как её подержали в руках… Мои ламентации-сожаления со временем сменились тихим, спокойным удовлетворением, что всё так и должно быть: что я правильно, «с умом» потратила деньги, и хорошо, что муж не будет сердиться и упрекать меня за нерациональность и непрактичность (хотя практичнее женщины-Тельца ещё поискать надо!).


Образ фарфоровой красавицы – Хозяйки Медной Горы постепенно угасал среди житейских дел и забот. Угасал, угасал, и совсем почти угас, если бы не случай, который показал мне истинную ценность преданной мною красоты в её материальном уже выражении. Бедность бедностью, а книжки-то читать всё равно хочется, виртуальных единомышленников-писателей-поэтов себе приобретать. Бывают в жизни запойные алкоголики, а бывают и читатели запойные. Я отношусь к последним. Однажды иду я себе, значит, мимо книжного магазина, «никого не трогаю», и вдруг вижу объявление о грандиозной распродаже книг – с пятидесятипроцентной скидкой. Причём, как потом выяснилось, не только на «женские» романы, или утратившие свою актуальность детективы, или на другую залежавшуюся и невостребованную литературу, но и на книги повышенного спроса. К тому времени у меня «завелись» кое-какие денежки, которые опять же можно было потратить на жизненно необходимые вещи и продукты или на удовольствия, в данном случае – на книги. Я предпочла «или». Отложила кое-что из поэзии, современной прозы, большой энциклопедический словарь «до кучи», и вдруг наткнулась на нечто, перевернувшее все мои планы – цветной каталог «Советский фарфор – 1930-1980 гг.» с изображённой на глянцевой обложке фотографией двух фарфоровых статуэток – лыжников-подростков.


Одна из статуэток – девочка с лыжами, в широких, по старой моде, штанах, с красным шарфиком вокруг шеи, задумчиво-романтично смотрит куда-то вдаль, наверное, светлое будущее – коммунизм высматривает; другая фигурка – мальчик, с синим уже шарфиком, весь из себя такой по-сталински правильный и деловой, чистит синей же варежкой лыжу. Я раскрыла обложку и стала листать гладкие, приятные на ощупь – из мелованной бумаги – страницы, и не могла оторваться: там были великолепные цветные фотографии чудесных фигурок – фарфоровых статуэток прошлых лет. Такие статуэтки, правда, единичные, разрозненные я видела и «живьём» (если так можно говорить про неживую – и всё-таки художественно-одушевлённую! – материю) в квартирах моих знакомых – ровесников и чуть постарше. Да и у меня самой три подобных статуэтки – утка, львёнок и енот с мячиком – ещё недавно стояли в буфете: наследство от родителей. Но когда я увидела статуэтки во всём блеске их красоты, в таком количестве и разнообразии в этом представительном каталоге, я, грубо говоря, обалдела, другого более точного и ёмкого слова и не подберёшь.


Рассматривая чудесные фигурки, я незаметно очутилась в том времени, когда сама была маленькой, и когда родители мои ещё были живы-здоровы и молоды, и такая меня щемящая тоска по детству захватила… Нельзя сказать, что моё детство было совсем уж безоблачным, беспроблемным, и «золотым» его вряд ли назовёшь, всякое бывало, но… Это было – ДЕТСТВО, и этим всё сказано. Как далеко мы уже ушли от него. Или оно от нас. И я «поплыла» по волнам моей памяти. А когда вынырнула, увидела маленькую белую этикеточку со штрих-кодом, на которой была указана цена, и мгновенно отрезвела, так как книга, даже и со значительной скидкой, всё равно была очень дорогой (по отношению к моему бюджету, разумеется: я же понимаю, что всё относительно). Но меня уже, как говорится, «понесло», и остановить процесс могла только нехватка денег в кошельке в данный конкретный момент. Пришлось произвести переоценку ценностей: пересмотреть стопку отложенных мною для покупки книг, и большую часть из них вернуть на полки, чтобы позволить себе роскошь обладания этим чудесным альбомом-каталогом, так внезапно и пронзительно напомнившим мне моё детство.


Придя домой, пообедав и немного отдохнув, я водрузилась на свой пролёжанный диван («досадную укушетку»), чтобы в полной мере, находясь в своём излюбленном положении – лёжа, а не как в магазине, стоя, в пальто, потея от жары и с рюкзаком за спиной, насладиться чудесными картинками и атмосферой навсегда ушедших времён. И чего только в этом альбоме-каталоге не было! Тут тебе и всякая-разная фарфоровая живность – и звери, и птицы, от цыплят до медведей и тигров, и персонажи басен и сказок, и сюжетные фрагменты-композиции, и шуты-скоморохи, и влюблённые парочки, и танцоры с танцовщицами, и даже африканец с барабаном. И чашки-тарелочки-кувшинчики расписные, и подсвечники, и… – в общем, всего не перечислишь. А внизу каждое фарфоровое изделие имело штамп-клеймо, вроде как паспорт, по которому ты можешь узнать, откуда оно родом и в каком году произведено на белый свет после эскиза-зародыша, лепки, обжига и росписи-раскраски. А родом они с известных старинных заводов: ЛФЗ, ДФЗ (Вербилки), КФ (Чудово), ЛЗФИ*. И все эти фигурки-композиции сфотографированы на приятном для глаза сиренево-голубовато-сером фоне, и блики на фарфоре так и играют, так и светятся. Ой, до чего приятно рассматривать эти милые хрупкие вещицы! Листаю себе потихоньку, листаю, и вдруг – о, чудо! – стоит Она – царица моей инфантильной души, Хозяйка Медной Горы, точь-в-точь такая, какой я её впервые на рынке увидела, на том самом лотке. И надпись ей соответствует: «Хозяйка Медной Горы, 43 см. по одноименной сказке П.Бажова, скульптор Кожин, художник Шепелева, 1953 г. (Эвон! Да она почти что моя ровесница!). А чуть ниже – то же самое на английском языке. И рядом значок, обозначающий доллары: буква эс латинская, перечёркнутая двумя вертикальными полосочками. Сколько, значит, стоит вещица в у.е.. А стоит она, оказывается, не много не мало, а от полутора до двух тысяч у.е.. Ну, и уели меня эти самые «у.е»! Я, когда этот ценничек-то увидела, едва в себя пришла, настолько была ошеломлена и раздавлена. И сама почувствовала себя старой разбитой антикварной дурищей.


Тут уже мне стало не до красот фарфорового антиквариата. И принялось меня чувство вины долбить: «Ну, ты и дала маху, дура тупая. Пожалела пятьсот рублей, а могла бы иметь в сто – в сто! – раз больше! И хватило бы сейчас тебе и на зимние, не промокающие от снега с солью сапоги, и на лекарства от суставов, а главное – на издание вожделенной книги стихов, которые ты кропала по ночам да ранними утрами. И не ходила бы ты теперь с протянутой рукой к спонсорам-монсорам, собирая в эту жалкую руку одни отказы вместо меценатской помощи. Да… Это каким надо быть Наф-Нафом, то есть поросёнком, чтобы вот так, взять и отказаться от золотого, в смысле, фарфорового подарка судьбы! Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Вот тебе и «какава» с кофиём! Вот тебе и пироги с котлетами, и поэтессы с поэтами! Так и будут твои стихи валяться, неопубликованные, до морковкиной то ли загони, то ли задницы. И вот так вот я, как какой-нибудь гризли, «грызла» себя и «грызла», искала виноватого. Виноватый, разумеется, после недолгих поисков нашёлся. Конечно, муж. Если бы он не ругал меня уже однажды за покупку в этом же роде… Ну, и что, что ругал, не впервой ведь, уцелела же, даже, помнится, и отпор дала. В общем, такой внутри меня «базар-вокзал» образовался, что уже не до красоты было. Альбом отложен в сторону, а Я, Оно и Сверх-Я втянулись в глубокую сюрреалистическую дискуссию на излюбленные в отечестве темы «Кто виноват?» и «Что делать?» и знай себе отношения выясняют.


А когда силёнки подыстощились, поутихли страсти-мордасти, и стало возможным немного отстранённо на ситуацию взглянуть, ну, как бы в театре или в кино из партера, то появились и другие соображения: пошла рационализация своей глупости и неудачливости. Надо же было как-то реабилитироваться перед самой собой – обвинителем-прокурором и адвокатом-защитником «в одном флаконе». И стала я отматывать плёнку назад, к тому самому моменту, когда боролась с собой – купить или не купить. Ну, допустим, купила бы я эту статуэтку, и что? Привязалась бы к ней всеми своими «ошчушчениями» и чувствами, как я умею это делать в отношении как одушевлённых, так и неодушевлённых предметов, вцепилась бы в эту вещичку и тряслась бы за неё: как бы не разбить, да как бы воры не утащили, а уж о том, чтобы её продать и деньги на издание книги получить, – ни-ни. Пусть стоит, глаз радует. И отравилась бы душа этой новой привязанностью-зависимостью, и не захотела бы я вещицу ни за какие деньги отдавать-продавать-предавать, а захотела бы, наоборот, оставить её у себя навечно. И наложила бы лапу, в смысле, ручку свою фарфоровую Хозяйка Медной Горы на свободу моей бедолаги-души и прилепилась бы я к ней сердцем. А неровен час, если что с ней, с вещицей случится. Вот горе-то будет.


И потом, – продолжала я убеждать саму себя, – у тебя уже есть две скульптурки из этого замечательного проклятого каталога – рыбак с сетью и рыбкой (а, может, и не рыбак вовсе, но похож, однако), правда, с расколотым боком, и синяя раковина с золотистой рыбкой-прилипалой наверху. Нет, бок у «рыбака» не я расколола, купила в таком уже ущербном виде. У другого продавца дилетанта-антиквариатчика. Когда я ценой поинтересовалась, очень он интересно высказался, как загадку загадал, до сих пор расшифровать не могу: подарить, говорит, неудобно, – бок расколот, а продать, пожалуй, могу. За пятьдесят рублей. Вот она, загадочная душа русская: подарить, мол, стыдно, а продать вроде как и ничего, не стыдно. Ну, купила я эти две вещицы после небольших колебаний (какова цена, такова и долгота размышлений). Сколько было восторгов-восхищений, когда вначале рыбак расколотый, а потом целенькая раковина внедрились на полку моего буфета среди чашек дулёвского сервиза, морских ракушек и других недорогих, но милых моему глазу и душе безделиц. Ну, повосхищалась я, повосхищалась, а потом, со временем, как и следовало ожидать, и как обычно бывает, вспышка радости значительно поугасла. Привыкла я к их присутствию, да потихоньку и замечать перестала. Вспоминаю лишь по случаю: когда пыль вытираю или гостям показываю – для гордости. И были времена, когда уж очень я в деньгах нуждалась, и можно было бы целенькую-то раковинку синюю продать за тысчонку-полторы рублей, да ведь не захотела. Стоит она теперь как часть интерьера и пыль веков собирает. У меня её много, пыли-то, не то, что денег. Тут уж приходится выбирать: стихи писать, или пыль вытирать, или деньги зарабатывать. Но я свой выбор сделала.


Да-а-а. Такая вот история со мной произошла-послучалась. Вспоминаю, был у нас в институте преподаватель – Двинянинов Борис Николаевич. Курс литературы читал, не помню, правда, какого века. Любил он цитировать всякую народную мудрость. А, может, сам её, мудрость эту, и порождал. Вот, говорит, почему у человека руки так устроены – ладошками вовнутрь, а не наружу? – А для того, говорит, чтобы всё к себе грести, а не от себя. Чтобы приобретать, копить, накапливать. А то и отбирать. У других. Чтоб неповадно было иметь. Потому как «быть» важнее, чем «иметь». Но это уже некто Фромм говорил. Когда-то читала и уже почти забыла. Так, обрывки какие-то застряли, как рыбья косточка в десне. В общем, посмеялась надо мной Хозяйка Медной Горы. Показала заманчивую вещицу, растравила незрелую душу, да и отобрала кусочек лакомый: нечего, мол, на чужой, незаработанный каравай рот разевать. И вообще, чтобы не на чудеса надеялась, а работала бы больше. Так-то, оно, может, и правильней вышло, по справедливости. Если она вообще где-то есть, справедливость эта самая. Не готова я, значит, к таким подаркам судьбы. «Богат не будешь, а сыт будешь», – как любит приговаривать моя свекровь, угощая куриными щами и внушая мне, обедом расслабленной, программу обречённой бедности. Но ничего, ничего, я эту скульптурку фарфоровую блазнящую другим путём заполучу – трудом усердным и праведным. Поднапрягусь, заработаю и куплю. Да только вот сколько я на рынок не хожу, не ищу мужичка того с лотком и статуэткою, нигде его не нахожу: пропал усатый, как в воду канул. Да и был ли мужичок-то?..


* ЛФЗ – Ломоносовский фарфоровый завод; ЛЗФИ – Ленинградский завод фарфоровых изделий; ДФЗ – Дмитровский фарфоровый завод («Вербилки»); КФ – Кузнецовский фарфоровый завод в г. Чудово.

Белая и пушистая

Она появилась в нашем дворе неделю тому назад. Не заметить её было нельзя, так как вся она – как яркое солнечное пятно среди наплывов и набегов тени. Её шубка представляла собой сочетание белой снежной пушистости с выраженной островковой рыжиной. А хвост вообще не уступал лисьему по пышности и окраске. Около носика у неё были две рыженьких отметинки-родинки. Весь вид её – ухоженный, интеллигентный, я бы сказала даже – аристократический, – сразу вызывал ощущение избранности, исключительности и доброты. Она ни о чём не просила, просто сидела на ободранном бетонном порожке под кустом мальвы, и наклонившийся в её сторону стебель с розовым цветком как нельзя лучше гармонировал с общим видом и настроением этого милого солнечного существа. Это только потом выяснилось, что кошка – такая красивая, молодая, доверчивая, с прекрасным покладистым характером – брошенная. Поиграли в пушистую игрушку и выкинули за ненадобностью.


Этот вывод напрашивался из естественных логических рассуждений: кошки привязываются не столько к человеку, сколько к месту, где живут, к своему палисаднику-джунглям, подъезду с его специфическим запахом, подвалу с аппетитными мышками, а потому от своего дома далеко не уходят, в отличие от собак. Стало быть, если эта бело-рыжая милашка просто выбежала из дома и заблудилась по неопытности в большом дворе, её легко можно было найти. Если искать, конечно. Если искать. Но, наверное, не искали. Можно было, дорожа привязанностью, и объявления расклеить на ближайших домах и столбах: пропала, мол, любимая кошка. Возраст такой-то, окрас такой-то. Просьба за вознаграждение… и т.д. Но не было никаких объявлений, расспросов, не было и антиблошиного ошейничка, которым снабжают заботливые хозяева свою мелкую домашнюю живность, выпуская её на улицу погулять. Напрашивался однозначный вывод: кошку выбросили на улицу. В начале осени. Живи, мол, теперь сама, как знаешь. А впереди – холод, дожди, зима. И вот ты стоишь перед фактом: перед тобой прекрасное воздушное существо с пышным рыжеватым хвостом и двумя рыжими родинками на носу. Что делать?..


Вначале, когда ты ещё до конца не осознаёшь, что она брошенная, ты просто пытаешься с ней ласково поговорить, приласкать-погладить, подкормить чем-нибудь вкусненьким. Но потом, когда ты понимаешь, что это красивое и беспомощное существо нуждается в еде, защите, привязанности и крове, в тебе начинается внутренняя борьба. И взять к себе домой нельзя, и не взять нельзя. Возьмёшь – и вместе с радостью общения с этим дивным существом неземной красоты у тебя начнутся вполне реальные земные заботы и неприятности: блохи, кусающие тебя за ноги, руки и другие открытые места, борьба с глистами, замывание хлоркой кафеля в ванной после неудачного кошкиного угощения на улице (а дома её теперь не удержишь, если она воли уже попробовала). Потом пойдут котята, которых надо куда-то «пристраивать» или, не дай Бог, топить, как советуют «добрые люди». Плюс болезни-инфекции от общения с чужими бесхозными котами и т.д. и т.п.. Всё это мы уже проходили с покойным котом Пашкой: и ночные лазания в форточку, и глисты, и блохи, и кошачьи отравления, и рваные, гноящиеся уши и прочее. Десять лет любви, раздражения, заботы, радости, страданий и терпения. В общем, всё, как и у людей. Но он был кот, и, по крайней мере, не тащил в дом потомство. А это кошка. Но…красивая, но – умница, удивительная, обаятельная, а характер…– золотой, как и она сама местами, похожими на земные материки.


Что делать?.. Что делать?.. – Девушка, возьмите кошечку, смотрите, какая красивая, и умница. – У нас уже есть. – Женщина, возьмите кошечку. Редкой красоты. Какие-то нехорошие люди на улицу выкинули. Ну, посмотрите, какая прелесть! – Да, вижу, кошка, действительно, чудесная. Но куда же я её на девятый этаж возьму? Ещё упадёт и разобьётся. Да и на работе я целый день – с девяти до шести.


Первое время она держалась около подъезда, молча ожидая подачки: заветренного кусочка колбаски, рыбных обрезков или, что значительно реже, – творожку или рыбной котлетки. Ела она очень интеллигентно, как и подобает воспитанной кошечке: откусывала маленький кусочек и долго, медленно его жевала. Прожевав как следует и проглотив, принималась за другой. Она не набрасывалась на пищу, как кот Рыжик, конкурент по бесплатной дворовой столовой, даже если была сильно голодна. Да, видно, и сам факт того, что она оказалась на улице, никому не нужная, не способствовал аппетиту. Когда подбегал отощавший кот Рыжик (а точнее, по окраске – Бежевик), уже не первый год бомжующий в нашем дворе и выживающий только благодаря сердобольным пожилым женщинам, и выхватывал прямо из-под носа у рыженькой её еду, она не возмущалась, не сопротивлялась, не шипела, а просто отодвигалась немного в сторону и недоуменно смотрела, как Рыжик воровато и торопливо заглатывает предназначенный ей рыбий хвостик. Вот она, вся интеллигентская сущность: голодай, подыхай, но всё равно не роняй себя, держи марку. Через пару дней, однако, голод взял своё, и мы впервые услышали её просящий голос. Но, правда, не наглый, и не назойливый, а скорее удивлённо-отчаянный.


Потом кошки целый день не было видно. А мы не знали, то ли нам радоваться – хозяева нашлись! – то ли огорчаться: мало ли, что могло с ней случиться, во дворе и собаки «кошков» гоняют, да и нехорошие люди попадаются, которые, как Булгаковский Шариков, так и душили бы этих кошек, так и душили. Но через день она вернулась. Позже выяснилось, что из-за недостатка еды во дворе нашего дома ей пришлось идти охотиться на мышей на берег Цны, что находится поблизости, прямо через дорогу. Кто-то даже видел её с мышкой в зубах на берегу. А, может, и обознался. Хотя вполне возможно, что голод заставил её вспомнить природный инстинкт, вытесненный на время тепличными условиями домашнего «воспитания» и жизнью-на-всём-готовом.


Однажды вечером стою я у подъезда, с кошечкой общаюсь, предварительно угостив её рыбной котлеткой, к двери подъезда подходит молодая пара, недавно поселившаяся в нашем доме. Молодой накачанный Ромео и его маленькая и тощая пигалица – Джульетта. «Ромео» спрашивает: «Что, кошечку свою выгуливаете?» Я: «Не совсем свою. Она, судя по всему, брошенная. Может, себе возьмёте? А то скоро холода настанут, простынет, погибнет». «Джульетта»: «Нет, у нас уже есть кот». Тут азартно вступает «Ромео»: «А давай возьмём, а? Посмотрим, что они с нашим котом делать будут, интересно ведь». Жена отвечает: «Ну, что ты, он же у нас ещё маленький» (то есть, судя по всему, она-то точно знает, что они делать будут). А «Ромео», одержимый комплексом подглядывания, уже тянет к кошке руку, чтоб, значит, её на смотрины к своему недорослю-коту затащить. Пришлось мне отвести в сторону его «шаловливую ручонку» и заявить категорическим тоном: «Нет уж, извините, для экспериментов её брать не надо».


А как-то, другим уже вечером, вышли мы с мужем, как обычно в тёплую погоду, погулять, вечерней прохлады вдохнуть: в доме-то в панельном в жару тяжело дышится, воздуха не хватает, да и шумно из-за кафе напротив. Прошлись по Набережной. Было уже где-то около десяти часов. Небо – как берлинская лазурь, звёзды светятся. Луна взошла – большая, яркая, круглая. «Смотри, полнолуние». – «Нет, ещё не совсем полнолуние. Вон с того бока она ещё не совсем круглая». – «Да нет, уже точно круглая, посмотри получше, круглая, круглая. Это ты просто без очков смотришь. Надень очки и увидишь». Чуть левее луны светилась то ли очень яркая звезда, то ли планета. Хотя для звезды она слишком большая и яркая. Нет, наверное, всё же планета. Венера, скорее всего, – резюмировали мы свои астрономические изыскания. Астрономы из нас с мужем никакие. И это после десяти лет обучения в школе и четырёх лет вузовского образования, хотя учились оба хорошо.


За день мы прилично устали от всякой житейской мелочёвки и решили посидеть, отдохнуть на высокой скамейке на берегу реки. Сиденье у этой лавочки-скамейки не очень удобное: три узких выпирающих деревянных ребра. Было и четвёртое, да его уже выломали «добрые люди». Сидеть на ней довольно жёстко, долго не засидишься, однако. Но всё равно я люблю эту скамейку за то, что она находится на возвышенном месте и на самом повороте, как говорится, на юру. Здесь в жаркое время прохладно и ветрено, и комаров меньше по вечерам, чем в других местах. И ещё: скамейка эта довольно высокая, заберёшься на неё, устроишься на этих трёх оставшихся рёбрах поудобнее, ножки свесишь и болтаешь ими туда-сюда, как в детстве. И ноги так лучше отдыхают. По крайней мере, так кажется. А иллюзия иной раз ценнее реальности. Хотя порой и обходится дороже. Но это уже из другой оперы.


И вот. Как любила говорить моя школьная подруга, неизменно вставляя это «И вот.», с точкой на конце, в канву своего повествования. И вот, сидим мы, значит, на берегу, на этой самой трёхструнной скамеечке, в небо пялимся. То ли НЛО высматриваем, то ли, как Ёжик с Медвежонком из «Ёжика в тумане», звёзды считаем. А их видимо-невидимо. Погода-то ясная. Сидишь иной раз, сидишь, смотришь, и вдруг, – рраз! – как сверкнёт «падающая звезда»! Ну, не звезда, а метеорит, конечно, это только так говорится – «звезда». Отсюда, со скамейки не различить – где метеорит, где звезда. Но какая может быть романтика, если сказать: «Смотри, метеорит падает, загадывай скорее желание, сбудется». А звездопад – совсем другое дело. И почему-то считается, что это к счастью, – падающую звезду увидеть. А если успеть ещё при этом и желание заветное загадать, то жди, – обязательно сбудется. Хотя, какое отношение падающие «звёзды», они же – метеориты, имеют к человеческому счастью, непонятно. А всё равно загадаешь с надеждой желание, если случай представится. Что, нет?.. В этот вечер, правда, звёзды не падали, врать не буду, а вот спутников, тоже, как звёзды, светящихся и мерцающих в небе, видели «туеву хучу». Ну, пусть не «туеву» и не «хучу», но штук шесть-семь, точно. Тоже радость какая-никакая. Каждый раз, увидев в небе движущийся светящийся объект, думаешь: а вдруг НЛО?! Чувства при этом испытываешь смешанные: и надежда, и ожидание, и опасение. Неизвестное притягивает, и не знаешь, чего здесь больше – удивления, радости или страха.


Но даже и спутник увидеть, движущийся небесным светлячком по своей орбите и мигающий сквозь облака, тоже воспринимается как удача, везение. А в чём тут везение, спрашивается? Ну, один пролетел, другой, третий… И что с того? Вот если бы он нам оттуда шоколадку сбросил или кошелёк с деньгами, тогда это было бы везение. А так… Спутник он спутник и есть, и никакой в нём имманентной везучести нету. Разве то, что он пока ещё летает и выполняет какие-то свои технические функции. И вся радость. Но инфант внутри нас всё равно на что-то надеется. На что-то особенное, необыкновенное, чудесное, радостное, и оно должно быть непременно с неба. Или послано небом, или просто, в прямом смысле, свалиться оттуда. Ведь говорим же мы: «Ты что, – мол, – с неба свалился?». Есть же у этого вопроса-заключения подоплёка какая-то астрономо-историко-археологическая… Впрочем, по здравому-то размышлению, нам от этих спутников ничего такого особенно хорошего и ждать нечего, – ими и так уже всё небо утыкано, а сюрпризы эти долгожданные инфантильные – где они? Нет, но технический прогресс отрицать не приходится: спутниковая связь, то да сё, телефоны там мобильные, телевидение спутниковое и всякая прочая конверсия-диверсия. Говорят, скоро эти самые спутники всякую житейскую мелочёвку и всякую букашку-козявку на земле отслеживать будут. И в носу в ближайшем будущем незаметно не поковыряешься, – всё спутник увидит. Ну, это я так, к слову. Козявки-то, они бывают разные. И зря я, наверное, в такой романтический момент про козявок в носу вспоминаю. А то ведь, неровён час, так с носом и останешься в истории русской словесности. Просто, когда ситуация или повествование тяготеют стать слишком возвышенными, боишься, улетишь с концами, надо чем-то таким очень земным, человеческим-слишком-человеческим, заякориться-заземлиться, чтоб не улететь в необозримые заоблачные дали.


Сидим мы так себе, сидим, ножками болтаем, звёзды-спутники считаем, в небо тёмно-синее всматриваемся. Вдруг одна звезда у горизонта мигать стала. И так явственно, что мы оба тут же об НЛО подумали. Но при более длительном рассмотрении оказалось, что звезда мигать-мигает, но с места не движется. «Это восходящие потоки воздуха такую иллюзию создают». – «А-а-а, а я-то думала, НЛО нам подмигивает». И тут муж тихо трогает мою коленку рукой и вполголоса мне: «Смотри!..». И делает жест головой влево, показывает, значит, куда смотреть надо. Я уж думала, что посланцы с неба к нам пожаловали, так загадочно это «смотри» прозвучало. А, оказывается, слева от него на высоченную скамейку вспрыгнула-забралась наша рыжая знакомая и уселась рядышком. Примостилась на жёрдочках и на нас посматривает – то на мужа, то на меня своими янтарными глазами. Посмотрит, как будто уточнит что-то для себя, и закрывает глазки. Через некоторое время опять – посмотрит, приподняв мордочку с родинками, увидит то, что ей нужно, как бы подтвердит предположение, и успокаивается, глаза закрывает, как будто дремлет. Потом расположилась поудобнее, свесила свой роскошный рыжий хвост. Но скамейка-то всё-таки не комфортная, жёсткая, а люди вроде ничего попались, доброжелательные. Может, что-то и увидела она для себя – в нас или сквозь нас… У кошек зрение, конечно, и так острое, зверь-то – охотник ночной, но, возможно, что-то они и сверх того видят, каким-то другим, более мощным «третьим глазом». Недаром же в новую квартиру именно кошек запускают, говорят, они нечистую силу видят. А в Древнем Египте и вообще кошек с божествами отождествляли. Зайдите в любой музей древностей, сколько там скульптурок кошачьих хранится. И наша кошка, видимо, не исключение.


Почувствовав (увидев?) несомненное наше расположение к ней, она немного осмелела, и правой лапкой разок потрогала коленку Игореву: а можно, мол, я у вас на коленочках расположусь, вы не против? Муж был ни «за» и ни «против», хотя и ничем себя не выдал, никаким движением-реакцией. Сидит, выжидает, что дальше будет. Но, зная мужа, я могла предположить, что ему не очень-то хочется, чтобы кошка на коленках у него сидела: потом шерсть стряхивай, да руки с хозяйственным мылом мой. А она ещё раз – лапкой его: «Может, всё-таки разрешите с вами поближе познакомиться?». Он опять – молчок, ноль реакции. Но кошка-то интеллигентная, я же говорила, не наглая, как Рыжик, который постоянно подходит к тебе погладиться-поласкаться об ногу, а если ты не выказываешь симпатии-участия, да ещё и отодвигаешься, так он тебя лапой когтистой зацепить пытается, чтобы, стало быть, взаимности добиться. Нет, эта кошечка не такая. Но и ей ведь ласки хочется. В третий раз, когда она легонько-осторожненько коснулась лапкой мужниной коленки, его выдержка дала слабину, и после моего подстрекательского: «Ну, пусти уж ты её на коленочки-то!», – он поощрительно погладил кошку по спинке. Она восприняла это поглаживание как разрешение и, вначале так робко-робко – «А вдруг передумают?», – но тем не менее последовательно стала перебираться к нему на коленки и устраиваться поудобнее.


Ну, «на коленках», это только так говорится, а на самом деле – на бёдрах, которые коленками заканчиваются. А коленки, что? – коленки – это же одни мослы, жёсткие и неудобные для кошачьего отдыха. А бёдра – они тёплые, и относительно мягкие, и широкие, не то, что скамейка трёхструнная. Не сразу она устроилась, несколько раз соскальзывала со слегка наклонённых колен в летних брюках из гладкой, скользящей материи, но наконец всё-таки примостилась, свернулась клубочком и, расслабившись от поглаживания и лёгкого массажа позвоночных косточек, погрузилась то ли в медитацию, то ли в дрёму. Мурчать она, правда, не мурчала, как это умеют делать обычно коты, усыпляя хозяев своими музыкальными, ритмичными утробными звуками, успокаивающими и умиротворяющими. И лечебными, говорят. А, может, и мурчала, но внизу было вечернее кафе с караоке, и какая-то подвыпившая дамочка что-то орала в микрофон, не попадая в ноты. Может, поэтому-то кошачьего мурчания слышно не было. От ласки кошка совсем расслабилась и стала «заводить» захмелевшие глазки. Ей было хорошо, спокойно, надёжно, как со своими давними близкими друзьями или хорошими заботливыми хозяевами. И так не хотелось лишать её этой ласки, внимания и тепла, что я не выдержала и сказала: «Давай возьмём, а?». Хотя знала, что муж изначально против, – ему не нужны новые неприятности, потому что и тех, что уже есть, вполне хватает. «Нет, не возьмём, проблем с ней много будет». Я мысленно прокрутила в уме эти «проблемы»: глисты, блохи, прерванный сон, болезни котовские, уговаривание ближних «взять на время кошечку» в случае возможного отъезда, котята беспомощные и жалкие, которых надо куда-то «пристраивать», – в общем, куча забот, на которые нужны и время, и здоровье. Придётся также менять привычный размеренный ритм жизни, и так перманентно нарушаемый всякими бытовыми эксцессами типа прорыва водопроводной трубы, засора канализации (первый этаж отдувается за верхние четыре), и почти непрерывных ремонтов слева, справа и наверху. Поборолись-поборолись внутри меня жалость и симпатия против относительной свободы, комфорта и независимости, и желание взять кошечку в семью на пансион после всех рассудочных выкладок сильно поубавилось.


А кошечка всё дремала на мужниных коленках, не задумываясь особенно о завтрашнем дне. Сейчас ей было хорошо, надёжно, тепло и удобно, а завтра… Как говорит мой муж, увиливая от очередной моей просьбы-поручения на завтрашний день: «До завтра ещё дожить нужно». Ноги и поясница у меня стали замерзать – сентябрьский вечер остывает быстро, хотя днём бывает ещё по-летнему тепло. Пришлось потревожить кошку. Мы встали, она спрыгнула на землю, спросонок не совсем поняв, что произошло, почему ей «кайф обломали». Мы пошли по направлению к дому. Кошка, стряхнув сон, остановилась в раздумье – идти за нами или оставаться. Я позвала её – ксс-ксс! – пошли, мол, с нами. Она постояла-постояла в раздумье и, наконец, решив что-то для себя, легонько затрусила вслед за нами. Так, мелкими перебежками, временами замедляя шаг, она всё-таки двигалась за нами к дому, но у следующей скамейки, где угощалась пивом и веселилась небольшая компания молодых ребят и девушек, притормозила и остановилась. Видно, надеялась теперь уже тут получить и угощение, и ласку.


Мы уходили всё дальше от скамейки с молодёжной компанией, слыша отголоски весёлых шуток и смешков. Кто-то уже угощал чем-то кошку, видимо, она и им приглянулась так же, как и нам. Над рекой разливалась вечерняя прохлада, перемешанная с запахом свежесрезанной травы, – газоны в сентябре ещё стригли. Кафешки на Набережной позакрывались. Вокруг была тишина и ясное звёздное небо. Большая круглая луна отражалась в речной черноте, на воде светилась-переливалась лунная дорожка. До настоящих холодов ещё оставалось время. Сентябрьская идиллия. А в душе у меня был полный раздрай. Там в соответствии с законами полемического жанра развёртывался внутренний диалог: моя нечистая совесть пыталась оправдаться перед невидимым обвинителем-оппонентом за всех не спасённых мною кошек, собак и людей.

В ожидании тепла

Канун октября. Сегодня, в день моего Ангела, двадцать девятого сентября, судя по утреннему небу, обложенному солидными тёмными тучами, закончилось «бабье лето». А перед этим мы успели сделать ещё одну «вылазку» в природу. Вчерашний день был такой яркий, солнечный, золотистый, что грех было сидеть дома и мёрзнуть, – батареи пока ещё ледяные. Увидев в окошко, что день прямо-таки весь сияет, мы быстренько поменяли свои вчерашние планы, отложили не срочные дела, намазали маслом бутерброды, взяли воды и пошли в парк насладиться последним осенним вернисажем.


В парке все тропинки-дорожки густо усыпаны свежеопавшими листьями тополя, ясеня, вяза и клёна. Хулиганистый ветер гуляет по роще, раскачивая высокие молодые тополя, а со старых срывая не только листья, но и непрочные сухие ветки. То и дело довольно большая сучковатая ветка летит с шумом вниз, задевая соседние деревья, и ты невольно отодвигаешься в сторону и опасливо поглядываешь вверх, пытаясь угадать следующий обречённый сучок и направление его полёта-падения. Напрасный труд, – очередная ветка упадёт всё равно там, где ты её не ждёшь. И снова – вздох кратковременного облегчения, перемешанного с опасением. А ветер всё сильнее надувает свои невидимые щёки и дует, дует, набегая порывами на рощу и превращая гибкие стволы в подвижные скрипучие маятники.


А вот прямо на пенёк – импровизированный столик, на котором разложены яблоки и бутерброды, припасённые для пикника, опускается плавно танцующий кленовый листок – дружески протянутая осенью жёлтая растопыренная ладошка. Здравствуй, осень! Здравствуй, увядание и грусть! Золотое время, не спеши, не торопись, задержись ещё на несколько дней; холод, ветер и ненастье, повремените хоть чуть-чуть, не срывайте покров волшебства, не осыпайте эту нестойкую призрачную красоту, не разрушайте солнечное живописное полотно, в очередной раз так гениально расписанное природой и обречённое, как и всякая живая земная красота, на отцветание, угасание и гибель. И только картины одарённых художников да цветные фотографии на какое-то время продлят жизнь этого мимолётного земного великолепия. А пока роща притягивает к себе последних зрителей своей обречённой на скоропостижную смерть болезненно-яркой вспышкой красок жизни, уже помеченной чахоточным багряно-охристым румянцем. Домой не хочется возвращаться из этого буйства и пиршества цветов – оттенков зелёного, золотого, лимонно-жёлтого, краплака и сепии, багрянца и охры.


Но это было вчера. А сегодня, в ненастный день, после вчерашней чудесной и по-импрессионистки жизнелюбивой палитры бабьего лета, в твоей плохо освещённой и нетопленной комнате особенно грустно, одиноко, неуютно и сумрачно. С серостью дня ещё можно как-то бороться, включая электрическое освещение. Искусственный свет хоть немного скрашивает серые неприглядные безнадежные будни, а вот с теплом – гораздо сложнее. Отопление подключат не скоро, по сроку – через две недели, если не считать сегодняшнего дня и дня, установленного городской властью для начала отопительного сезона. Холодную воду, судя по характерному бульканью, уже запустили в старые чугунные батареи образца шестидесятых-семидесятых годов. У кого-то на пятом этаже уже потёк кран для спуска воздуха и слива воды в застоявшихся за лето батареях. Потом, как обычно, то в одном, то в другом месте обнаружатся неполадки в работе старой отопительной системы. И желанный, нет, вожделенный День Тепла может опять отодвинуться на неопределённые сроки, и ты озабоченно спрашиваешь у знакомых из соседних домов: «А у вас уже затопили? Тоже нет? А что говорят? Когда обещают?..».


А пока – мёрзнем. Сидишь у окна, пытаясь читать книгу, и дрожишь, как цуцик. Кто такой цуцик, я не знаю, но дрожишь именно так, как он. В комнате пятнадцать-шестнадцать градусов, и пахнет сыростью, и на старых кожаных ботинках, стоящих в коридоре, рядом с ванной, проступает зеленовато-серый налёт плесени. Вентиляционную шахту не чистили уже сорок лет, а окошко для естественного, так сказать, «живого» проветривания хронически не просыхающей ванной комнаты вообще забыли спроектировать. Или же, как всегда, «сэкономили» в свой карман. И потому на трубах в ванной, совмещённой сами знаете с чем, не высыхает конденсат, который со стояка стекает по привязанной скользкой тряпице в поллитровую стеклянную банку. За неделю набирается полная банка. Сливаешь скопившийся конденсат и ставишь банку на место, иначе вода потечёт по кафелю на половичок и у самого порожка превратится в приличную лужицу.


И спать приходится под тремя-четырьмя одеялами. А утром так не хочется вылезать из тёплого уютного кокона постели. Но – никуда не денешься, – «надо, Федя, надо». Напяливаешь на себя кучу тёплых вещей – шерстяные носки, старенький, а потому уже не колючий шерстяной свитер, а под него ещё и жилетку, чтобы спина не мёрзла, когда сидишь у окошка, которое буквально «дышит» на тебя холодом. И стараешься чаще что-нибудь варить-кипятить-греть-печь в кухне. Кухня – она скорее всё же не кухня, а кухонька, так как, ну, очень маленькая, где-то около пяти квадратных метров, и в этих метрах – холодильник, два белых шкафа-пенала с посудой и продуктами, столик и четыре табуретки. Это кроме газовой плиты, разумеется. Вдвоём, и то уже повернуться негде: обязательно что-нибудь заденешь и опрокинешь. Но в холод в этом есть и свой плюс: из-за небольшого метража она нагревается гораздо быстрее, чем большая девятнадцатиметровая комната – зал-кабинет-спальня-гостиная-кладовка «в одном флаконе», то есть в объёме. Правда, дышать при этом приходится продуктами сгорания газа, но зато тепло. Тепло-о-о. И такие соблазнительные запахи: от заваренного травяного чая с мелиссой или со смородиновым листом, от яблочного пирога-шарлотки, созревающего в духовке, от лаврушки, брошенной для аромата в кастрюльку с картофелем.


Но целый день варить, стряпать и кипятить невозможно, и приходится опять идти в зал (он же – кабинет, гостиная и так далее). А там тёплый приют только на диване под толстым пледом с крупными жёлто-оранжево-коричневыми цветами – «типа, розами». Или под двумя-тремя тонкими пледиками. И тогда можно читать или зарыться с головой в плед и думать о чём-нибудь невозможном и счастливом. Или о чём-то просто приятном, бывшим в твоей жизни или ожидающим впереди. В общем, мечтать, переноситься в прошлые радости, грезить наяву, вспоминать, воссоздавать и опять вспоминать, прокручивая одну и ту же плёнку или картинку счастья несколько раз, смакуя её, как кусочек горького шоколада за щекой. Можно, конечно, согреваться и по-другому: занимаясь уборкой, наведением порядка в квартире, ликвидируя завалы книг, прочитанных газет, хаотических импульсивных записей и расползшихся по комнате вещей. Но всё равно надолго тебя не хватает, ты устаёшь, и снова «окукливаешься в кокон» на диване. С виртуальной наклейкой: не кантовать!


Кто-то, какой-то нехороший дядя, или несколько дядей и тёть, сговорившись, почему-то приняли решение начинать отопительный сезон именно пятнадцатого октября, хотя до этой даты уже и морозы бывают, и ветра такие, что в вентиляционной шахте-трубе как будто домовые воют от холода и тоски, а они решили – пятнадцатого и ни днём раньше. Позже – можно, да так чаще всего и бывает из-за неисправностей в отопительной системе, а вот раньше – «низя». Почему нельзя? – «Низя» и всё. Не положено. А в квартирах – тоже пятнадцать. Градусов, по Цельсию. Бедноватый народ, живущий не в частном секторе и греющийся от муниципальных котельных, начинает кашлять, сопливиться, чихать, бегать по больницам и аптекам, а в доме так холодно, что и компресс из редьки на грудь в пользу не пойдёт и от ванночек с солью для ног толка не будет, – всё равно опять остынешь. И особенно жёстко «проходится» холод по пожилому народу – ревматикам-полиартритчикам, гайморито-бронхитчикам, да по мелкоте-ребятне, грудничкам и ползункам. И начинает простуженный народ звонить во всякие мэрии, котельные-инженерии: «Когда, наконец? Когда подключат отопление?». А там отвечают: «Может, быть, через неделю. А, может, и позже». Или: «Теперь уже скоро. Ждите. Совсем скоро. Может, даже завтра. Или, по крайней мере, послезавтра». И народ ждёт-пождёт, когда же наступит этот обещанный «завтра» тёплый домашний рай, когда и помыться-постираться можно будет нормально, а не как в ускоренной съёмке, и ботинки, от осенних дождей промокшие, просушить, и суставы-косточки прогреть-полечить.


Пока же народ согревается, как может: кто жжёт вхолостую газ, отравляя им свои лёгкие и кровь, кто включает огнеопасные отражатели-обогреватели с открытой спиралью, а те, кто поосторожнее – более безопасные масляные обогреватели-батареи, – всем тепла хочется, не душевного, так хоть физического. И ждёшь, ждёшь, ждёшь, когда же, когда?.. Живёшь в ожидании того благословенного дня, когда, войдя с холодного, промозглого осеннего воздуха в подъезд, нащупав негибкими закоченевшими пальцами ключи в кармане, откроешь дверь в свою квартиру, и тебя охватит волна тёплого прогретого воздуха. О, долгожданный и всегда неожиданный сюрприз судьбы и местных властей! И ты, как всегда, не удержишься и радостно завопишь: «Ура! Затопили!» И, вымыв обувь, поставишь её под батарею сушиться, а сверху на батарею положишь промокшие волглые шерстяные носки, чтобы потом, если ноги замёрзнут, снять оттуда уже как следует прогретые, тёплые носки, быстро-быстро, пока они не успели остыть, натянуть их на ноги и испытать ни с чем не сравнимое блаженство разливающегося по подошвам тепла.


Отогрелись, помылись-искупались, порадовались. Теперь лишь бы не отключили из-за неполадок и прорывов. И начинают потихоньку вызревать планы всяких мелких и не мелких дел, которые откладывались и откладывались из-за холода в квартире. И невольно думаешь про свой сегодняшний день, как тот мужик из анекдота, который собирался повеситься из-за кучи неприятностей, но передумал, найдя в заначке пару сигарет и початую бутылку водки: «А жизнь-то нормализуется, господа!». А жизнь-то нормализуется.


Пост скриптум. В этом году, не в пример предыдущим, то ли рак на горе свистнул, то ли сбой какой произошёл в бюрократической системе, но холодом нас «морили» недолго, и отопительный сезон начался на неделю раньше срока. Зато уж включили батареи, как говорится, «на всю катушку», и в связи с тем, что на улице одновременно и неожиданно, не по сезону, потеплело, в квартирах стало двадцать восемь-тридцать градусов. Не тепла, а – жары. И теперь уже мы, закрывая батареи одеялами от домашнего «парникового эффекта», с ностальгией вспоминаем прохладу, и звоним в котельную, и спрашиваем, нельзя ли немного уменьшить градус нагрева батарей. Но нам опять отвечают: «Низя». Не запланировано. Не спроектировано. Терпите, скоро на улице похолодает, тогда и в квартирах будет самый раз. Ну, что ж, жара это ничего, это не страшно, это мы потерпим, – лишь бы зимой, в мороз было тепло. Пар костей не ломит.

Шопинг по-тамбовски

Посмотришь как-нибудь ненароком на пальцы рук, а там – «обновка» на ногте, маленькое такое беленькое пятнышко на розоватом фоне. К покупке! Нет, в магазины-бутики я точно не поеду, я стараюсь в них последние годы вообще не заходить, чтобы не расстраиваться: цены там такие, что никаких зарплат-заплат не хватит, не то, что пенсии. Но покупки всё равно время от времени делать приходится. Да и как без покупок-то обойдёшься: то штанцы-брючишки на самом интересном месте «прохудявятся», то беретик захочется под цвет шарфа или куртки подобрать, то сапожки-ботиночки поизносятся, то носки шерстяные вязаные, неоднократно штопанные, окончательно протрутся – штопок-заплаток уже больше, чем самих носков. А то и просто обновки захочется по сезону, – что ж я, не женщина что ли?! И тогда я отправляюсь на «барахолку»… Раньше она функционировала практически ежедневно. Надо было только доехать до Центрального рынка, где эта самая «Барахолка», она же «Толкучка», она же «Толчок» (прямо как рецидивистка какая!) располагается-процветает. А там уже ходи-разглядывай-выбирай, критикуй-торгуйся-приобретай. А расположилась она прямо на асфальте – на картонках, газетках, клеёнках, а также, кому повезло с сидячими местами, – на квадратных бетонных вазонах с чахлой растительностью посерёдке.


Вначале «барахолка» выкладывала свои подержанные сокровища-товары в основном вдоль южной части продуктового рынка, неподалёку от входа в него. А потом, когда на этом месте устроили автостоянку, разогнав предприимчивых бабулек и редких числом дедулек, вся эта самозваная торговля потеснилась-сдвинулась и живописно вытянулась по обеим сторонам тротуара вдоль домов по улице бывшей Базарной, сменившей «фамилиё» на Сакко-и-Ванцетти, а потом, после развода с окончательно-и-полностью-победившим-социализмом, взявшей опять свою «девичью фамилию» – Базарная. И так она протянулась до эффектного, недавно выстроенного в западном стиле здания Пенсионного фонда. Бабульки с их бэушным товаром несколько контрастировали с этим прекрасным современным зданием, с высокими окнами и черепичной крышей, но зато всем было очень удобно – и кустарям-продавцам, и покупателям, ибо вся эта тряпичная путь-дорога вела к троллейбусно-автобусной остановке, и народ, шедший в обоих направлениях – как от остановки на рынок, так и обратно – уже с полными авоськами на остановку, не мог миновать этих импровизированных торговых рядов-«пассажа». И заглядывался на дешёвые вещи и что-нибудь да покупал.


А заглядываться было на что. Пёстрые тряпки: шерстяные и крепдешиновые платья, вышедшие из моды, кофты ажурной вязки, драповые и ситцевые отрезы, кухонная утварь, детские видавшие виды игрушки, открытки семидесятых-восьмидесятых годов, вязаные шерстяные носки, меховые крашеные воротники, почти новые или уже помеченные ржавчинкой детали механизмов и бытовой техники, гайки, болты, утюги и прочая потребная в хозяйстве вещь. Раньше и предметы антиквариата фигурировали, фарфоровые статуэтки, в частности, правда, нередко ущербные: жеребёнок с отбитым ухом или хвостом, влюблённая парочка в ярких национальных костюмах, только жених – без головы («башку снесло»), а в образовавшуюся дырку владелица догадалась засунуть искусственный цветок. В случае особенного везения, удавалось не только увидеть, но даже и купить что-то приличное, не треснутое, не надколотое, из этой области: например, водочно-коньячный набор из семи предметов – шесть рюмок и кувшино-графин, сделанный в виде сидящих на собственных хвостах рыб. Но это было раньше, а теперь всё «скуплено на корню» коллекционерами антиквариата или перепродавцами-перекупщиками.


И вот ты проходишь мимо всего этого слегка или как следует подержанного и поношенного ассортимента, останавливаешься около какого-нибудь яркого пятна или попавшей в поле зрения вещи, о которой ты давно мечтал, правда, о новой, но которую не смог по каким-либо причинам в своё время купить, а теперь вот она, – и совсем дёшево! За бесценок! Бери – не хочу! И, действительно, берёшь эту вещь в руки, разглядываешь на предмет выявления явных или скрытых дефектов, прикладываешь, мнёшь, тискаешь, растягиваешь, разглядываешь на просвет (а, может, она, вещь, молью «покушана»), торгуешься и в конце концов, придя к обоюдному соглашению («ну, пусть, не по-твоему, и не по-моему, давай столько-то»), уносишь в распухшей авоське покупки – дуршлаг с чёрным пятнышком на месте отколотой эмали, беретку-горжетку, розетку-барсетку, новые, но залежавшиеся с времён югославско-советской дружбы зимние сапоги с примятыми от долгого лежания задниками, ситцевое платье с красивой расцветкой – на фартук и на ухватки, пуховый платок с двумя-тремя дырочками, слегка «покоцанный» молью, – подарок своему радикулиту в период обострения. Да много чего здесь приобрести можно было. И приобреталось. И экономилось благодаря этой-самой «барахолке».


Конечно, в субботу и в воскресенье выбор всегда был гораздо богаче, чем в будние дни: на рынок «выползало» несколько десятков бойких ещё бабулек, способных выдержать почти целый рабочий день, чаще всего не сидя, а стоя на своих варикозных ногах. Примечание: здесь и далее слово «бабульки» употребляется в его исконном, а не в «новорусском» значении. Под бабульками имеются в виду женщины пожилого и сильно пожилого возраста, а не «бабки», «бабло», «бабуленьки», в смысле, деньги. Чаще всего, это женщины из простонародья, судя по манерам, словарному запасу и крепким словечкам, отпускаемым вслед неудавшимся покупателям – жадинам или придирам. Но попадается и интеллигенция, которую легко можно отличить по общему виду, по ехидным и колким замечаниям, по манере делать обиженное лицо и поджимать губы, когда мало денег предлагают за товар в процессе под названием «торговаться». Поясняю: «торговаться» – это когда ты за вещь, которую тебе пытались «втюхать» за сто рублей, даёшь в конце концов сорок или даже тридцать, и вы расстаётесь к обоюдному удовольствию и с наилучшими пожеланиями как в адрес покупателя, так и продавца.


Однако с полгода назад, когда началось интенсивное освоение и переоборудование жилых помещений первых этажей под офисы, турагентства, бесчисленные аптеки и «бутики» (веяние капитализма!), это коснулось и улицы Базарной – бывшей Сакко-и-Ванцетти – нынешней Базарной. Каждый будущий бизнесмен-владелец делал вначале евроремонт в выкупленной квартире. И хотя второй этаж по-прежнему имел весьма неприглядный вид из-за своей ободранности-облезлости и из-за трещин на фасаде, зато вылизанный и выкрашенный свежей краской первый этаж уже зазывал яркой вывеской имущее население в солнечные туры по Грециям-Италиям. И плитка тротуарная уложена около каждого агентства или бутика со своим индивидуальным узором, а между ними – обычный асфальт с его ямами и заплатами. Но это-то ничего, да вот стали новые хозяева торговых бабулек, добрых и «ягулек», от своих бутиков-аптек отгонять и на них в мэрию жаловаться.


И приходил тогда человек-от-мэрии, и сильно стыдил-позорил-совестил тех бабулек за то, что они, мол, портят не то лицо улицы, не то морду города. И надо же вам было, говорил человек-от-мэрии, расположиться именно здесь, у самого красивого здания Пенсионного фонда, и портить весь вид своим барахлом. Что о нас столичные ревизоры-хлестаковы подумают, да что приезжие иностранцы-мюнхгаузены скажут?! Об этом вы подумали?! А бабулькам чего стыдиться-то: разве что пенсии своей мизерной. Но ведь не сами же они её себе назначали-рассчитывали. А так – своё продают, не ворованное. Им же ж тоже ж как-то жить-поживать, из ума выживать, сериалы глядючи, надо. До смерти-то ещё, ой, как далеко, а кушать хочется. И обидно ведь: всю жизнь, как лошади, вкалывали, а пенсию дали – курам на смех. Поди проживи. А тут если не муж, так сын безработный, да к тому же и запил, и норовит из дома последнее унести-пропить.


И стали тогда представители власти-порядка с этой с «сакоиванцети» самочинную «барахолку» разгонять. А некоторых, особо сопротивляющихся и упёртых бабулек, говорят, и «в участок» свозили – то ли для штрафа, то ли для разъяснительной беседы, чтобы там, в участке, до них лучше дошла стратегическая линия государства-власти. Разгонят иной раз, приструнят-пригрозят, а они, бабульки-то эти самые, со своим грошовым барахлом опять возникнут, как птица Феникс из пепла, то там, то сям, то есть фактически в тех же запрещённых местах, на самом что ни на есть лице улицы. И тогда власть не выдержала этого бабкиного «беспредела» и пригнала таинственный и всесильный ОМОН (прямо, как в Древнем Египте, когда чего у жрецов не получалось, они взывали к помощи бога Омона). Ну, ОМОН, естественно, быстро справился со старушками и очистил бордюры-тротуары-вазоны от пронырливого пенсионерства, портившего своим видом внутриуличный гламур. И на какое-то время на вышеупомянутой улице восстановился прежний порядок: аптеки знай себе торгуют поддельными лекарствами, бутики – китайским «левым» аллергическим ширпотребом, а турагенства в загранпоездки на сомнительные чартерные рейсы «богатеньких буратин» завлекают.


И все довольны, кроме бабулек. Говорят, был и ропот. И куда-то даже они там писали (я же говорила, что среди них и интеллигенция подвизалась, учителки там бывшие, библиотекарши). Составляли петиции, письма челобитные, чтобы, стало быть, дали им возможность реализовать себя в области торговли залежавшимся и подержанным барахлом, а то, писали они, и лекарства дорогие купить не на что, и самим обуться-одеться надо, да и моль-сволочь всё подряд ест, ничем не гнушается, скоро и продавать-то будет нечего. И наконец вняли-таки властные структуры (слово-то какое, не слово, а именины сердца!) гласу народа пенсионного и выделили для упомянутой торговли и место, и время, а именно: один день в неделю, понедельник, на почти пустом от покупателей рынке, так как понедельник – «день бездельник», он на рынке – выходной. Получилось прямо, как в песне: «видно, в понедельник их мама родила». Надо отдать должное, торговля по понедельникам гораздо культурнее стала: там тебе и столики организованы железные, и места много на асфальте, кому за столиками пристроиться не удалось («раньше вставать надо было, милая, не в шесть, а в пять утра!»). Да только одно бабулек расстраивает: народу в этот день на рынке – кот наплакал. Редкие торговцы овощем-фруктом стоят, да несколько крытых брезентом палаток с мелким ширпотребом, и всё. Народ в санитарный день-выходной на рынок не особо стремится, да и работают ещё некоторые, некогда им в рабочий день по рынкам ходить, «глаза продавать».


И стоят они, эти тётеньки-старушки-бабуленьки, солнцем палимы, дождями поливаемы, ветрами продуваемы, голубями – птицами мира – обкакиваемы. И ждут своего покупателя. В зимнее время те, кто торгуют постоянно (на рынке всё-таки осталось несколько «элитных мест», функционирующих в течение всей недели), согреваются сами понимаете, чем, чтоб не простыть. А что «согрелись», это сразу видно: и по громким голосам, и по щёчкам порозовевшим, и по шуточкам-прибауточкам, и по щедрости-уступчивости в торговле. Да что это я, – всё бабульки да старушки, есть и молодые ещё пенсионерки. Сначала, стыдно, говорят, перед знакомыми было на рынок-то торговать идти, а потом ничего, привыкли. Нужда – мать смирения. Планида у нас, видно, такая – терпеть и смиряться, покуда силы есть. А нету сил – и тем более. Без смирения-то путь в Царствие Небесное заказан. А ведь как хочется после такой жизни туда попасть, и, как говорит современная молодёжь, «оторваться по полной». В смысле, полностью оторваться от предшествовавшей ей невезухи и бедности.


По понедельникам и мужичков-дедулек на барахольном рынке прибавилось: торгуют себе топором-лопатой, болтом-гайкой, ключом разводным да запчастями ко всему, слегка «подоржавевшими». Один дедок прямо как сейчас перед глазами стоит: глуховатый маленько, но бодрячок ещё, тапки-чуньки шьёт из кожи в стиле эскимосских. Всё похвалялся перед немногочисленной публикой, какой он мастер замечательный, и что не только тапки пошить может, но и куртку кожаную на заказ. А сам в такой грязновато-заношенной куртке стоит, с надвязанными манжетами, местами уже расползающимися, что с трудом верится в его слова. Кто ж такому дедку зачуханному куртку хорошую кожаную доверит шить? Женщина, коллега его по торговле, не выдержала и говорит: «Что же ты, дед, сам-то так плохо одет?». А он, продолжая гордиться-похваляться, отвечает: «Да у меня этих кожаных курток – штук шесть. Или даже семь. Только эта мне лучше всего подходит. Пачкаю я их очень быстро. Не знаю, отчего такое, но грязь на меня сама так и прыгает».


Да-а-а, но это всё присказка, а сказка впереди. Только короткая. Короче присказки будет. Потому как история вчерашнего дня всегда длиннее истории нынешнего, незавершённого, не отстоявшегося как следует, недоосмысленного и недопереваренного, не успевшего обрасти воспоминаниями-ассоциациями. Оттягиваю я своё главное признание. Но что тянуть-то кота за хвост? Пора уже признаваться-раскалываться: почти всё, что на мне из одежды-обуви, – оно с этой-самой барахолки и есть. Что-то, конечно, перешито-заштопано-облагорожено, но всё равно опознаваемо, «от какого кутюра надыбано». Носочки-подследнички шерстяные вязаные и даже пара пуховых, четырежды штопаных, – оттуда. Пальтецо кожаное с оторванной пуговкой и надставленное из пояска (чуть-чуть маловато было) – оттуда. Несколько береток (по десятке), призванных создавать иллюзию обновки при их чередовании со старой курткой, – тоже не из бутика. Босоножки, сапожки, ботиночки – оттуда, родимые. Удо-о-обные…Старого ещё производства. И зимние шапки-вязанки, и две шерстяных жилетки. И по хозяйству тоже кое-что полезное: подставка-подвеска для крышек от кастрюлей, круглая форма с тридцатью семью ячейками для ускоренного производства-лепки пельменей раз в три года, и туристский топорик, и бархатная наволочка для подушки-«думочки», и занавески на кухне гладью вышитые, в стиле «ретро», и …, и …, и.


В общем, если бы не эти – дай им Бог здоровья! – старушки-барахольщицы, я и не знаю, во что была бы обута-одета. Низкий поклон им всем. На мою-то пенсию тоже не разбежишься! Да что это я заладила – пенсия, пенсия… Как будто до пенсии лучше было. Оно, что во времена социалистической справедливости («от каждого по способностям, каждому – по труду», – ага, как же, ждите!), что в перестроечно-перекроечные, что после, – один хрен, – интеллигенция всё равно числится в хронически отстающих от среднемесячной зарплаты по стране на целых две трети. Других учит в вузах, училищах, школах и даже в очередях, как жить, а сама жить не умеет, на приличную еду-одежду-обувь заработать не может, по барахолкам да «хэндехохам» мотается, дешёвку доступную выискивает. И вроде интеллигенция в этом и не виновата сама по себе, а отчего-то всё равно стыдно. «Времена не выбирают, в них живут и…» выживают.


Вспомнилась анекдотическая ситуация, которую мне рассказала одна знакомая молодая дама, волею судеб и свободного выбора – жена «нового русского». Поехали они как-то с подругой в стольный град Москву шмоток прикупить, «в фирму облечься», а заодно и от физиономий и претензий своих толстосумов-мужей отвлечься. Зашли днём в ресторан покушать. Поели. Официант принёс счёт. И там, не помню точно, в каких относительных денежных единицах по тем временам – в сотнях или в миллионах, – проставлена сумма. Ну, где-то на наши теперешние – сто девяносто девять рублей получается. Даёт она ему двести рэ. Официант, не дождавшись чаевых, на которые, видимо, рассчитывал (привык, знаете ли, а потому, не получив, обиделся), демонстративно сдачу на тарелочку кладёт – один рубль. Тогда знакомая наша не растерялась и говорит ему с радушной улыбкой: «Сдачи не надо. Возьмите и ни в чём себе не отказывайте». Так что и нам ничего не остаётся, как не отказывать себе в удовольствии «шикануть» на рубль и хоть что-нибудь сэкономить благодаря «барахолке».


А экономия действительно не шуточная. Тапки, например, в магазинах и на лотках стоят от ста двадцати до двухсот пятидесяти рублей, а ты идёшь на «толкучку» и приобретаешь там зимние сапоги с утеплителем за триста пятьдесят. Пропорция такая получается: одна пара сапог «тех времён» эквивалентна трём домашним тапочкам нашего времени. И сапоги, заметьте, не какие-нибудь отечественные «скороходы» – производители пяточных пузырей-мозолей, а югославские или чешские «Цебо», бывшие когда-то жутким дефицитом, а теперь, пожалуйста, вот они, и без очереди, и не с чёрного хода с переплатой или по великому блату. И не только без переплаты получается, но, в пересчёте на тапки, – даже с недоплатой. Правда, скрипят немного в ходу, а на третий день подошва и вовсе может отклеиться: лежали долго, клей высох, не выдержал испытания временем. Но подошву можно подклеить-подшить за сотню, и они, сапожки родимые, ещё фору дадут дорогим итальянским и турецким, которыми бутики торгуют, особенно, когда по буграм и колдобинам в дождь, снег и гололёд пробираться приходится. Потому и идём на барахолку, что она позволяет баланс держать, дебет с кредитом сводить, т.е. балансировать «на грани фола» на интеллигентские зарплаты и пенсии.


Выбираешь, конечно, тёплый солнечный день. Чтобы и прогулку и пользу совместить «в одном флаконе». Садишься на восьмёрку или пятьдесят первый автобус и едешь, в окошко смотришь, как облик города меняется, новостройки, вывески разглядываешь. Между домов старой застройки, постепенно врастающих в землю благодаря наращиванию слоёв асфальта на тротуарах, или позади ветхих домиков-поганок, нет-нет, да и вырастет особнячок-боровичок или современная стильная четырёхэтажка под черепичной крышей. А то и вовсе «дворец дожей». Или розовый, как фламинго, двухуровневый добротный дом, точь-в-точь как на фотографии в книжке про Париж. Богатеет народ, хочет жить с размахом и красиво, как раньше дворянство жило. Перефразируя классика, который «наше всё»: ай, да, новый русский, ай, да, сушкин сын. В общем, едешь, на виды преобразующегося на глазах города любуешься, за ближнего радуешься. Красота-то какая и благорастворение воздухов! И дымок впереди, как от ладана. Нет, это не ладан, – это впереди автобус едет, давно списанный и, как говорится, сошедший с дистанции, а позже – кое-как реанимированный для частных транспортных перевозок. Смотри, как бодро тарахтит по ул. Советской, поворачивает на Интернациональную, выпуская при этом, как какой-нибудь сказочный дракон, клубы удушливого сине-серо-рыжего дыма. Ну, вот, остановка «Центральный рынок». Приехали. Расплатившись с кондукторшей, которая, как всегда, умышленно «забудет» дать тебе билет, чтобы поменьше в казну налога заплатить, прячешь подальше кошелёк с деньгами, чтобы на рынке его вездесущие «щипачи» не спи..или, и – вперёд – на «толчок».


Та-а-ак, посмотрим, что тут нынче нам «толкают»-продают. Народу-продавца сегодня больше, чем покупателя. Те, кто не успел с раннего утреца место за железным, крашеным в зелёный цвет продолговатым столиком захватить-застолбить, расположились вдоль ларьков прямо на полу, в пыли, на асфальте. Разложили свои сокровища, припахивающие нафталином и подвальной плесенью, и зазывают редких покупателей: подходите, купите хоть что-нибудь, всё очень дёшево. Кофточка вам не нужна? А платьице? А беретик? Проходишь, задерживая взгляд на чём-нибудь нужном в хозяйстве, интересуешься ценой. Если устраивает, берёшь в руки вещь, изучаешь-рассматриваешь, примеряешь-прикидываешь. Идёшь, идёшь, и вдруг бросится в глаза какой-нибудь зелёный покемон китайского производства – странноватое существо, плод больного воображения какого-то мастера фэнтези, и как только дети их не боятся, уродцев-покемонов. Куда лучше наши старые, хоть и грубовато сделанные, но добродушные чебурашки-и-крокодилы-гены, маши-и-три-медведя сказочные, неваляшки музыкальные. Да вот, посмотрите, ну, разве не прелесть – большой пластмассовый рыжий кот с круглыми зелёными глазами. Купила, пусть сидит себе в ванной комнате – такое яркое солнечное пятно на фоне крашеных в голубое стен, – и душу радует.


Ходишь-смотришь, аж в глазах пестро делается. Тут тебе и цветные россыпи пучочков мулине для вышивания, и разномастные пуговицы, споротые с уже изношенной одежды, и бижутерия, утратившая блеск, и два новых серых цигейковых воротника, а также и песцовый, бывший голубой, теперь серо-бежевый, а вот ещё один, пёстрый, выкрашенный под какого-то скунса, и почти новая или как следует уже застиранная одежда на малышей, и вязаные шапочки с геометрическими узорами, и линялые джинсы, и совсем-как-новые серые вельветовые брюки, и полушубок на девочку из рыжей лисы, и кожаные куртки-пальто, и заварной чайничек с не подходящей к нему по рисунку крышечкой, и оправы для очков, и сумки-кошелёчки-сумочки с лоснящимися боками, и сапёрная лопатка, и большая стальная кувалда, и другой слесарно-столярный инструмент, и расписные разделочные дощечки «под хохлому», и бачок-«выварка» для кипячения белья с ободравшейся кое-где эмалью, и старая электрическая плитка, и новенький футляр для мобильника, и копилка-свинья с божьей коровкой на свинской розовой голове с дыркой и всякая-разная другая мелочь и вещь.


Ходишь, торгуешься, разговариваешь, обсуждаешь достоинства и недостатки выбранных вещей, чтобы и бабульку не обидеть, и самой в накладе не остаться. Выслушиваешь нехитрые житейские истории, которыми делится с тобой пенсионерка-продавец: и про тяжёлую работу в колхозе или на заводе, и про сына – мастера «золотые руки», сапожника и пьющего соответственно. И обращается она к тебе не иначе, как «дочка»: «Дочка, бери подследники, не сомневайся. Сама вязала, и пятка в две нитки, прочная, не то, что фабричного производства. И тебе польза, и мне путь-дорогу окупить, да за место заплатить. Что-то нынче покупателей мало». Но не все такие бабульки доброжелательные и открытые, есть и другие – обозлённо-раздражённые, отчаявшиеся. Но у первых, конечно, и покупать приятнее, да и в цене они поуступчивее.


Раньше многое можно было купить практически за бесценок. Но так как теперь здесь и «за место» на пыльном асфальте берут (а ещё не известно, продастся ли хоть что-нибудь из того старья, которое пожилой человек «пёр», как говорится, на своём горбу), и расходы на транпорт выросли, да и вообще инфляция-дефляция всех заставляет быть экономнее и расчётливее, на прежнюю дешёвку уже рассчитывать не приходится. Стоит какой-нибудь такой «божий одуванчик», продаёт старую шерстяную кофту, «пожратую молью», как выразилась одна потенциальная покупательница-бабуленция, и не уступает ни рубля от изначально назначенной цены, ну, никак не соответствующей качеству так называемого «изделия». Упёрлась и ни с места. На что-то, видно, надеется, какого-то своего штучного покупателя-дурака поджидает. А, может, эта кофта ей дорога, как воспоминание о других, лучших временах жизни, о бывшем благополучии, о счастье, и потому для неё она имеет особенную цену. Или её устраивает сам процесс торговли и присутствие на рынке среди шума, людей, суеты, – иллюзия активной жизни. Сидит она себе на раскладном рыбацком стульчике и «кайф ловит» – от общения с такими же неудачниками по жизни, как и она; от ощущения своей нужности кому-то, пусть хотя бы и временной; от того, что вот она, как и многие теперь, продавец-предприниматель, и может тоже цены диктовать другим. И не чувствует себя изгоем, как дома, в одиночестве, выброшенной из жизни ненужной старой вещью, человеком, обойдённым удачей и обделённым судьбой и несправедливым государством… Не знаю, трудно за других что-либо домысливать, хотя иногда и самой подобные соображения в голову приходят. А здесь, «под солнцем рыночной экономики», хоть на время, но чувствуешь себя в единстве со своим незадачливым народом-бедолагой, который вместо того, чтобы на старости лет, как немцы какие-нибудь или американцы, путешествовать по миру, «пошёл по миру».


Одни нахваливают свой товар, другие стараются показать «товар лицом», то есть не показать ту его часть, где имеется заштопанная дырочка, потёртость или ржавчинка, третьи вообще вроде бы и не знают, сколько с тебя взять: «А сколько дашь?» или «Давай свою цену». Но когда «даёшь» эту «свою цену», небольшую, конечно, – ты-то ведь тоже не для благотворительности на толкучку ходишь, а для экономии, – то делают недовольное лицо или обижаются. А иной раз даже и грубят: нашла, дескать, дураков за гроши «такую!» вещь отдать.


Время от времени всё же удаётся сделать, с точки зрения экономии, удачную покупку. И тогда ты радуешься: надо же, как повезло! Такой большой кусок натуральной кожи и всего за шестьдесят пять рублей! Это, точно, везение! И на душе уже от самого факта, что хоть в чём-то наконец повезло на фоне предыдущей «непрухи», становится тепло и приятно. Хотя ты пока ещё точно и не знаешь, как будешь этот кусок использовать. Можно, к примеру, сумку через плечо сшить, и на косметичку ещё хватит. А можно и жилетку «сварганить» – по метражу должна пройти. А вот эту часть кожи, неудачно выделанную, тусклую, можно пустить под карманы или назад, на спинку. Коричневая кожаная жилетка как раз подойдёт к юбке в клетку, приобретённой здесь же, на толкучке, но чуть раньше. Или нет, лучше на шапку с отделкой из бэушного меха, – и ветер не продует, и дождь не промочит, и модно сейчас. И хотя ты в жизни ещё ни разу не шила ни кожаных сумок, ни жилеток, ни шапок, и машинка у тебя ручная швейная «Подольск» не приспособлена кожу прошивать, а всё же – попробовать можно, всё равно терять нечего, даже если испортишь. До этого ведь много чего не умела перешивать-переделывать, да научилась. Планируешь, тешишь себя. А вот из этого крепдешинового платьица, бледно-зелёного в цветочек, бывшего модного ещё в брежневские времена, можно «шикарный» блузон на лето выкроить-сшить: в современных-то синтетических материалах тело вообще «не дышит», перегрев в жару будет. Ладно, тоже возьму. И вот эту шапочку вязаную внуку. И носки «поярковые» мужу на лыжах ходить. Остаётся только всё это постирать-погладить, подштопать-подремонтировать, раскроить-примерить-сшить, подогнать по размеру, и – ура!


– С обновочкой вас!

Код для вставки анонса в Ваш блог

Точка Зрения - Lito.Ru
Людмила Кулагина
: Сны сансары. Сборник рассказов.
Красивый, почти сказочный русский язык, милый бытовой психологизм, тонкое к внимание к мелочам - не только внешним, но и внутренним.
04.11.11

Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275